Жозефина

Несмотря на свой изумительный и чудесный триумф, победитель при Арколе страдал и телом и душой. Иногда он сомневался в любви Жозефины, и эти сомнения вызывали тревогу и страх. 24 ноября 1796 года он написал из Вероны своей любимой жене: «Скоро, мой нежный друг, надеюсь быть в твоих объятьях. Люблю тебя до безумия. С этим же курьером отправляю письмо в Париж. Все идет хорошо. Вчера под Мантуей был разбит Вюрмсер. Чтобы быть счастливым, твоему мужу недостает лишь любви Жозефины». Затем он, не предупредив ее, выехал из Вероны, чтобы отправиться в Милан и провести рядом с ней сорок восемь часов. О горестный сюрприз! Он ее там не нашел. Тогда он написал ей, оказавшись лишенным этой встречи, такой желанной, которая, как он надеялся, должна была стать лучшей наградой за эту победу: «Прибыл в Милан, поспешил в твои апартаменты, все бросил, чтобы увидеть тебя, сжать тебя в своих объятьях… Тебя там не было. Ты объезжаешь праздничные города, когда я приезжаю, ты удаляешься от меня, ты больше не заботишься, не беспокоишься о своем Наполеоне. Каприз заставил тебя полюбить его, непостоянство делает тебя безразличной к нему. Я привык к опасностям и знаю лекарства от скуки и жизненных неприятностей. Несчастье мое не поддается определению, а я имел право не рассчитывать на него. Буду здесь до 9 фримера. Не тревожься, развлекайся, счастье создано для тебя. Весь мир слишком счастливый, раз он может нравиться тебе, а твой муж единственный, кто несчастен».

В час, когда Бонапарт так горевал, Жозефина была в Генуе, посчитав, что должна была принять приглашение города. Вальтер Скотт рассказал: «Она была принята там с изысканным великолепием гражданами старой республики, бывшей на стороне французов. Бал, данный господином де Серва в ее честь, продолжался до утра следующего дня к большому недовольству суровых католиков, так как этот день был пятницей. Бал продолжался до утра пятницы, несмотря на присутствие сенатора, ратовавшего за принятие закона о соблюдении религиозной святости этого дня, но теперь не осмеливавшегося сослаться на этот закон».

28 ноября — новое письмо от Бонапарта Жозефине: «Принял курьера, которого Бертье посылал в Геную. У тебя не было времени написать мне, я это легко понял. Предаваясь удовольствиям и играм, ты была бы не в праве идти на малейшие жертвы ради меня. Бертье хотел показать мне письмо, которое ты ему написала. У меня вовсе не было намерения отрывать тебя от твоих интересов или предоставленных тебе удовольствий; я не стою того, и счастье или несчастье человека, которого ты не любишь, вполне может тебя не интересовать. Для меня же судьба и цель моей жизни — это любить тебя одну, делать тебя счастливой и ничего не совершать такого, что не понравилось бы тебе. Будь счастлива, не осуждай меня, пренебрегай высшим счастьем человека, который живет только тобой. наслаждается только когда ты довольна и счастлива. Я не прав, требуя от тебя любви. Зачем желать, чтобы кружева весили столько же, сколько и золото? Когда я жертвую всеми своими желаниями, всеми своими мыслями, всеми мгновениями своей жизни, я нахожусь под влиянием твоих прелестей, твоего характера и всей твоей личности, которая сумела, к моему несчастью, взять в плен мое сердце. Я виноват, раз природа не дала мне чар, чтобы пленить тебя, но все же я достоин почтения и уважения со стороны Жозефины, ведь я безумно люблю ее единственную».

Это страстное письмо заканчивается настоящим половодьем нежности: «Прощай, обожаемая женушка. Прощай, моя Жозефина. Пусть судьба все грусти и боли сосредоточит в моей душе, а Жозефине даст дни счастья и благоденствия. Кто достоин этого больше, чем она? Если удостоверюсь, что она не может больше любить, погружусь в великое горе и довольствуюсь лишь тем, чтобы быть ей полезным хоть в чем-нибудь. Вновь открываю письмо, чтобы послать тебе поцелуй… О! Жозефина! Жозефина!».

Несколько дней спустя супруги встретились в Милане. Снова на некоторое время в душе у Бонапарта поселилось относительное спокойствие. Лавалетт, вступивший тогда в должность его адъютанта, рассказал, каким был главнокомандующий после Аркола в миланском штабе. Он говорит: «Я отправился к главнокомандующему, который жил во дворе Сербеллони. Он дал мне аудиенцию. Салон был заполнен офицерами всех рангов и высокими чиновниками страны. Он казался усталым на вид, но его взгляд был таким твердым и гордым, что я почувствовал, как бледнею, когда он обратился ко мне. Я прошептал свое имя и несколько слов благодарности, которые он выслушал в молчании, направив на меня строгий взгляд, приведший меня в замешательство. Наконец он сказал: «Возвращайтесь в шесть часов взять повязку». Повязка, отличавшая адъютантов главнокомандующего, была из бело-красного шелка, и ее носили на левой руке».

У Бонапарта было восемь адъютантов. Произведенный недавно в генералы Мюрат не числился среди них. Первым был полковник Жюно, отличавшийся как храбростью и задором, так и природным умом. «Во время возведения в Тулоне батарей, которые Наполеон приказал по приезде туда установить против англичан, он срочно спросил сержанта или капрала, который бы умел писать. Из строя вышел один и написал текст под его диктовку прямо на бруствере. Едва записка была закончена, как ее припорошило землей. «Очень хорошо, — говорит писарь, — мне не нужно песка». Эта шутка, спокойствие, с которым она была произнесена, обратили на сержанта внимание Наполеона и решили его судьбу. Это был JKioho, впоследствии герцог д’Абранте, гусарский генерал-полковник, командующий в Португалии, главный правитель в Иллирии»[7].

Вторым адъютантом был будущий герцог Рагуз, полковник артиллерии Мармон, происходивший из старинного дворянского рода в Бургундии. Прекрасное воспитание, безудержное стремление к славе, безграничное честолюбие соединялись в нем с восторженной привязанностью к своему главнокомандующему. Позднее герцог Рагуз с удовольствием опишет этот период своей жизни в мемуарах: «Все мы были очень молоды, начиная главнокомандующим и кончая последним из офицеров. Наше честолюбие было благородно и чисто, никакое чувство зависти, никакая низменная страсть не имели доступа к нашим сердцам. Всех нас объединяла настоящая дружба, и были примеры привязанности, доходившей до самоотверженности. Полная и безграничная уверенность в своем будущем, в своей судьбе, в своем предназначении давала нам то умонастроение, которое так сильно располагает к ощущению счастья, постоянной, ничем не смущаемой гармонии; эта уверенность создавала настоящую семью. Наконец, такое разнообразие в наших занятиях и удовольствиях, такое результативное использование наших способностей и возможностей тела и ума, делало наше существование интересным, осмысленным и наполненным событиями».

Менее ярким, чем Жюно или Мармон, но с более строгим характером был третий адъютант — Дюрок, будущий главный распорядитель дворца. Дюрок стал настоящим другом Наполеона. Он был убит пушечным ядром в 1813 году в Вурчене. Наполеон хранил память о нем, и в 1815 году, в момент посадки на борт «Беллерофона» император попросил, чтобы ему было разрешено жить в Англии как простому частному лицу под именем полковника Дюрока.

Четвертым адъютантом был юный Лемарруа, едва достигший семнадцати лет, но уже весь в шрамах. Пятым был поляк Сулковски, авантюрист, натура рыцарская и романтическая. Он говорил на всех языках Европы. После борьбы за свободу Польши и после ранения во время осады Варшавы он прибыл, желая встать под знамена Франции, и солдаты Бонапарта относились к нему как к соотечественнику. Шестым был брат главнокомандующего, юный Луи Бонапарт, которому едва исполнилось семнадцать лет. Несмотря на столь юный возраст адъютанта, старший брат не щадил младшего и давал самые опасные поручения. Впрочем, он выполнял их с таким рвением и удовольствием, которые показывали, что он умел достойно нести груз знаменитого имени. Будущий король Голландии имел тонкий ум, простые привычки, характер суровый и мечтательный, редкое хладнокровие и самообладание в опасных ситуациях. Во время сражения при Арколе ему удалось, благодаря преданности и отваге, спасти жизнь главнокомандующего, своего брата. «Луи любил славу, — скажет Наполеон на Святой Елене, — но, может быть, меня любил еще больше». Седьмым адъютантом был Круассье, бравый, проворный и ловкий кавалерист, который заменил юного Эллиота, героически погибшего при Арколе. Восьмым, наконец, был Лавалетт, будущий начальник караула. Во время Второй Реставрации[8], приговоренный к смертной казни и заключенный в тюрьму, он будет спасен только благодаря преданности и самопожертвованию своей жены, которая, чтобы вывести его из тюрьмы, сама проникла туда и поменялась с ним одеждой.