Григорий VII. Его жизнь и общественная деятельность

Гнев Григория не знал границ, и он поспешил вмешательством в германские дела отплатить Генриху. Тайные письма саксонцев подали удобный и желанный повод: пленные саксонские епископы, которым грозило лишение санов, отправили папе жалобу на произвол и преступный образ жизни короля, “попиравшего, – по их словам, – все божеские и человеческие законы”. Южногерманские герцоги, давно лелеявшие мечту об ослаблении власти Генриха, присоединили известие о том, что он начал уже противодействовать церковным преобразованиям. Действительно, им были приняты меры против зверств, творимых бродячими монахами и грубой чернью над женатыми священниками. Григорий, видя, что у него в Германии нет недостатка в союзниках, готовых с оружием в руках восстать против усиления королевской власти, решил вызвать Генриха на открытую борьбу, чтобы низринуть его с высоты могущества в пропасть глубочайшего унижения. С этой целью папа отправил к нему посольство с длинным письмом, где упрекал короля за общение с отлученными, за несдержанные обещания, за нарушение запрета на светскую инвеституру, напоминал о гордыне Саула и увещал к исправлению. Но гораздо важнее и оскорбительнее были устные поручения, данные, по обыкновению Григория, послам: им было поручено призвать Генриха к покаянию за прегрешения, “о которых омерзительно говорить”, и передать ему требование папы – явиться в качестве подсудимого на ближайший римский собор; в случае неповиновения они должны были грозить анафемой и заявить, что “папа скорее пожертвует жизнью, чем оставит королевский венец на главе нераскаявшегося грешника”.

Послы прибыли в Германию и в точности исполнили волю папы именно тогда, когда Генрих, упоенный недавним торжеством над своими смертельными врагами, провозгласил наследником малютку сына, хотя королевский германский престол был избирательным. Князья остались крайне недовольны этим шагом своего государя. Ожидания папы грозили сбыться с поразительной точностью. Впрочем, святой и непогрешимый отец не мог ошибаться в своих расчетах. Конечно, Генрих был страшно возмущен “наглым требованием” папы, поверившего “нелепым клеветам”, пущенным злейшими врагами короля, постоянно умалявшего вековые права императорства, грозившего теперь отнять и саму корону. Была пора, и сравнительно недалекая, когда императоры низлагали и судили пап. Теперь Григорий указывал, что роли переменились. Генрих не мог исполнить требование папы, если не хотел покрыть себя неизгладимым бесславием и позором. Верный заветам старины, он принял брошенный вызов, отдав приказание немецким епископам собраться в Вормсе к 24 января 1074 года, чтоб сообща положить предел непомерным притязаниям того, кто величал себя “рабом рабов божьих”.

Неизбежность разрыва понимали многие, и итальянские противники Григория начали действовать, как только приметили первые облака надвигающейся грозы: Ценций решил, что пробил давно желанный час мести. В Риме издавна существовал обычай, по которому в ночь под Рождество папа совершал всенощное богослужение в церкви св. Марии, лежавшей на окраине города. В сочельник 1075 года Григорий отправился туда с частью духовенства. Проливной дождь помешал стечению народа, и в храме было немного молящихся. Незаметно протекло время в молитвах и песнопениях, и уже папа приступил к совершению таинства причащения. Вдруг у входа раздался страшный шум; толпа, вооруженная с ног до головы, с обнаженными мечами ворвалась в церковь и стала разыскивать Григория. То был Ценций с товарищами. Крики и вопли сменили торжественные звуки гимнов; богослужение было прервано; папу легко узнали. Один из слуг Ценция занес над старцем меч и ранил в голову; струя алой крови обагрила подножие алтаря и драгоценные одежды первосвященника. С Григория сорвали ризы, били по щекам, связали и за волосы вытащили из храма. За оградой уже были приготовлены лошади, и злодей скрылся с пленником в своей крепкой башне. Здесь свирепый барон приставил кинжал к горлу папы и под страхом ужасных мук и немедленной смерти требовал от него богатых поместий и возвращения родового достояния – замка св. Ангела. Григорий и в эту страшную минуту сохранил спокойствие и величие: гордым презрением отвечал он на угрозы и оставался непреклонным. Даже оскорбления сожительниц наемников Ценция, осыпавших пленника грубой бранью и площадными ругательствами, втаптывавших в грязь его отношения со знатными женщинами, даже вид копий, направленных в его грудь, не заставили Григория пойти на уступки. Конечно, Ценций свободно мог увезти папу из Рима и передать его в руки ломбардских епископов, но жадность победила благоразумие: барон все еще надеялся добиться своего от раненного и истомленного старца.

Между тем бывшие на всенощной разнесли по всему городу весть об ужасном покушении; глухую тишину ночи прорезал гул набата; встревоженные горожане высыпали на улицы и узнавали о случившемся; с зажженными факелами стали они разыскивать своего похищенного пастыря; милиция св. Петра заперла все выходы из города и силой оружия готова была помешать злодеям ускользнуть из Рима. Толпа все увеличивалась; со всех сторон стекались богатые и бедные, знатные и незнатные, мужчины и женщины; всех воодушевляло одно желание – наказать преступников за неслыханное святотатство, за осквернение святости великого праздника, храма и верховного пастыря. На рассвете с криками и воплями бросились на древний Капитолий, чтоб потолковать о необходимых мерах. В это время пронесся слух, что виновник черного дела вместе с захваченным папой находится в своей башне. Все повалили туда; гул голосов, требующих возмездия, наполнял воздух; лязг оружия смешивался со звуками боевых труб. Священники прервали богослужение, присоединились к толпе и своими речами еще больше волновали ее. Решено было взять силой притон злодея. Стенобитные орудия стали потрясать башню; началась ужасная сеча. Однако вскоре выяснилось, что Ценций не может выдержать напора неистовой толпы. Роли переменились: верная гибель угрожала не папе, а гордому барону, и Ценций пал к ногам пленного Григория, молил о прощении, о защите от народной ярости. Папа с величием заявил, что прощает свою личную обиду, но оскорбление святыни необходимо искупить покаянием и путешествием в Иерусалим. Ценций обещал все, так как стены стали подаваться под усилиями осаждающих. Тогда Григорий подошел к окну стал делать знаки, приглашая выборных войти в башню. Толпа поняла совершенно иначе; она подумала, что ее просят помочь как можно скорее. С удесятеренным мужеством бросились граждане на приступ, и спустя несколько мгновений в их руках был Ценций, а пленник получил свободу. Тысячи рук протянулись к святотатцу, чтоб воздать ему по заслугам. Папа остановил бурные порывы, с трудом смягчив ярость возбужденной толпы: барона отпустили живым и невредимым. С громким ликованием понесли теперь римляне обагренного кровью и измученного тревогами ночи старца в ту же самую церковь, откуда несколько часов тому назад его вырвали столь насильственным образом. Папа докончил прерванное богослужение, после чего приступил к суду над виновными: глава и зачинщик всего успел, однако, ускользнуть из города; поплатилось его имущество, частью разграбленное, частью обращенное в пепел; все уцелевшее объявлено было церковной собственностью. Только один воин, осмелившийся ранить папу, поплатился жизнью за свою дерзость. Остальные отделались покаянием.

Как часто бывает, насилие привлекло народные симпатии на сторону обиженного, и значение папы поднялось до небывалых размеров; теперь он мог рассчитывать на безусловную преданность римлян: кровь Григория, пролитая Ценцием, скрепила союз между населением и его духовным пастырем. Всюду, куда бы ни проникал слух о злодейском покушении, он вызывал чувство отвращения к палачу и сочувствие к жертве. Сама обстановка происшествия, величие папы в его почти безвыходном положении, мягкость наказания усиливали негодование на одного, увеличивали уважение к другому. Вообще, нелепая выходка Ценция вооружила и подтолкнула несколько мистически настроенное общество: в избавлении Григория усмотрели руку Божью, спасшую своего избранника; папу сравнивали с Христом, Ценция – с Иудой. умы теперь были на стороне Григория, и его противникам приходилось уже считаться с расположением толпы, перед которой ревностные поборники папы клеймили дело его врагов названием богопротивного.