За нами Москва

Я спал не шевелясь, как убитый. Повезло: не сжег ни шапку, ни подошвы сапог.

На рассвете меня разбудил шум, веселые голоса. Я приподнялся. Посреди землянки стоял Осликовский. Запрокинув голову, он пил из кружки. Заметив, что я проснулся, полковник оттолкнул кого-то, шагнул ко мне:

- Товарищ ге-ге-генерал! - Осликовский заикался, особенно когда был возбужден. - Крымская ди-дивизия взяла Высокое!

Я поднялся и пожал ему руку.

Осликовский рассказал подробности боя. Кавалеристам удалось захватить важные документы, в том числе карту с нанесенным на ней расположением вражеских частей. Кроме того, взят в плен офицер штаба 13-го армейского корпуса немцев, у него обнаружен боевой приказ.

- Где пленный? - спросил я.

- Разведчики в штаб к-к-корпуса увезли.

Я поставил Осликовскому новую задачу и поторопился выехать в свой штаб. Мне хотелось самому присутствовать на допросе пленного - офицера: слишком много вопросов накопилось у меня за последнее время, и я надеялся получить ответы хотя бы на некоторые из них.

По штату кавалерийский корпус не имел своего разведывательного подразделения. Однако опыт, полученный в первые дни войны, подсказал нам, что иметь такое подразделение необходимо. Мы создали в корпусе нештатный разведывательный дивизион из двух эскадронов: конного и механизированного, передвигавшегося на автомобилях и мотоциклах. Дивизион имел два противотанковых орудия и два - три броневика.

Создание дивизиона вполне оправдало себя. Штаб корпуса всегда мог самостоятельно получить интересующие его сведения о противнике.

В первые дни войны место начальника разведывательного отдела штаба корпуса оставалось свободным, и я предложил выдвинуть на эту должность Кононенко. Некоторые товарищи возражали, советуя подобрать человека более опытного. Но Кононенко остался начальником разведки, и я никогда потом не раскаивался в своем выборе.

Работал он с большой ответственностью за порученное дело, без устали, с огоньком. Мало кто знал, что наш черноусый разведчик много пережил, многое видел. Он сражался на стороне республиканцев в Испании. Убежденный, принципиальный коммунист, Кононенко всей душой ненавидел фашистов.

Приехав в штаб, я застал там пленного офицера. Это был высокий выхоленный немец. Держался он довольно уверенно. Но при взгляде на Кононенко как-то съеживался и опускал глаза. Вероятно, майор уже успел сказать ему несколько «теплых» слов.

Офицер отвечал на вопросы, ничего не скрывая. Понимал, видимо, что молчать бесполезно: в наших руках изъятый у него приказ. А может, не считал нужным скрывать от нас то, что знал, будучи уверен, что сведения, которые он сообщит, все равно не помогут нам, так как исход войны уже решен и в самые ближайшие дни немцы возьмут Москву. В то время они еще были убеждены в своей непобедимости.

Мы сопоставили сведения, полученные от пленного, с данными, имевшимися в боевом приказе и на карте, захваченной при освобождении Высокого. Удалось узнать много важного. Только тут я окончательно понял, почему мы натолкнулись на столь упорное сопротивление врага, почему не смогли прорвать его оборону и выйти в его тыл. Не три батальона фашистов оказалось на том участке, где наносили мы контрудар, а весь 13-й армейский корпус немцев. Три пехотные дивизии противника - 17, 137 и 260-я были в первом эшелоне и еще две - во втором.

16-18 ноября фашисты намеревались начать по всему фронту последнее решающее наступление на Москву. С этой целью 13-й армейский корпус сосредоточился в намеченном для него районе - в лесном массиве на правом фланге 4-й немецкой армии. Наш контрудар оказался для противника полной неожиданностью. Не зная наших сил, он вынужден был перейти к обороне. Больше того, командующий 4-й армией, опасаясь прорыва, перегруппировал на свой правый фланг армейские резервы - две танковые и одну пехотную дивизии. Уже после окончания операции под Серпуховом мне стало известно объяснение, посланное командующим 4-й полевой армией в гитлеровский генеральный штаб. В нем говорилось: «Командование 4-й армии докладывает, что оно вследствие больших успехов, достигнутых противником на ее правом фланге, оказалось вынужденным ввести в бой резервы, сосредоточенные в тылу для намеченного на завтра наступления и поэтому не в состоянии перейти в наступление в районе между р. Москва и р. Ока...»

Все полученные сведения мы немедленно послали в штаб Западного фронта. Туда же отправили и пленного офицера.

Мы продолжали вести наступательные бои, захватили семь узлов сопротивления противника и близко подошли к реке Протве в районе Вязовни. Сковав крупные силы противника, мы не дали возможности использовать их для наступления на Москву.

Наступление 13-го армейского корпуса немцев было пока задержано. Но на других направлениях противник 18 ноября нанес удар по советским войскам и стал в ряде мест продвигаться вперед. В связи с этим командование изъяло из конно-механизированной группы 31-ю танковую бригаду и полк 112-й танковой дивизии, а вскоре в моем подчинении снова остался лишь 2-й кавалерийский корпус.

21 ноября корпусу было приказано перейти к обороне.

Операция под Серпуховом стоила нам немалых жертв.

Выбыл из строя комиссар 5-й кавалерийской дивизии К. М. Нельзин. Ему ампутировали ногу. Тяжелое ранение получил командир 145-й танковой бригады генерал-майор М. Д. Соломатин.

Однако и немцы понесли большие потери. Они оставили на поле боя три тысячи сто трупов солдат и офицеров.

В то время ни мне, ни старшим начальникам еще не были хорошо известны замыслы и планы противника. Трудно было судить, где мы действовали безошибочно, а где упустили имевшиеся возможности. Только теперь, изучая и сопоставляя различные данные, можно уверенно судить обо всем этом.

Во время Серпуховской операции у нас были, разумеется, просчеты. Взять, к примеру, использование подвижных частей и соединений. Танкисты и кавалеристы вели затяжные бои в лесу, в бездорожной местности и были лишены тем самым своего главного преимущества - маневренности. Оправдать это можно лишь тем, что Западный фронт не имел тогда в своем распоряжении других свободных войск.

Как известно, немецко-фашистское командование создало для ноябрьского наступления на Москву две сильные группировки. Одна из них развернулась от Волоколамска до Московского водохранилища. Эта группировка включала в себя 3-ю и 4-ю танковые группы и часть сил 9-й армии. Она должна была нанести удар на Москву с северо-запада, одновременно обходя нашу столицу через Дмитров и Загорск.

В районе Тулы сосредоточилась другая группировка противника, состоявшая из 2-й танковой армии генерал-полковника Гудериана и приданных ей пехотных дивизий. Гудериан намеревался прорваться к Кашире и Серпухову, направляя в то же время часть сил к Коломне. Возле Ногинска и Орехово-Зуева танковые клинья немцев должны были сомкнуться. Москва оказалась бы в окружении.

Это были так называемые «большие клещи». Кроме того, существовал еще план «малых клещей». Командующий 4-й полевой армией фельдмаршал фон Клюге, имевший в своем распоряжении до двадцати дивизий, создал на флангах два ударных кулака. Левофланговая группировка этой армии начинала наступление из района Можайска, а правофланговая - из лесов юго-западнее Серпухова. Эти группировки должны были встретиться в Кунцеве, окружив значительную часть противостоявших им войск Западного фронта.

Командование 4-й полевой армии рассчитывало зажать советские войска в «малые клещи». Однако план фон Клюге был сорван в самом начале. Контрудар нашей конно-механизированной группы пришелся по фашистам, изготовившимся к наступлению. Вместо того чтобы двигаться вперед, немцы вынуждены были обороняться, используя для этого не только корпусные, но и армейские резервы.

Наша конно-механизированная группа совместно с войсками 49-й армии сковала под Серпуховом до восьми дивизий противника и тем самым обезвредила правую «клешню» фельдмаршала фон Клюге. Кроме того, немцам пришлось перебросить под Серпухов и часть резервов, предназначенных для развития удара левофланговой армейской группировки. В результате левая «клешня» тоже была ослаблена. 4-я армия начала наступление под Можайском не 16 ноября, а значительно позже.