Романовы

В отзывах крестьян самодержец представал «шинкарём», «пробочником». «Наш царь дурак, пьяница, — утверждала молва, — гуляет, а за делами не смотрит». Не лучше выглядело в глазах простых подданных и царское семейство; мужики, в отличие от горожан и интеллигентов, не поминали Распутина, но зато явно осуждали Александру Фёдоровну и вдовствующую императрицу: «...старая государыня, молодая государыня и её дочери... для разврата настроили лазареты и их объезжают». Ходили слухи, что дети императора — незаконнорождённые, болезнь наследника объясняли грехами царской четы, а там было недалеко и до обвинений в государственной измене. Про царицу говорили: «Наша государыня плачет, когда русские бьют немцев, и радуется, когда немцы побеждают». Даже дефицит сахара объясняли тем, что вдовствующая императрица весь его «скупила и куда-то отправила». Так образ царя становился раздражителем, лишней фигурой в картине мира большинства его подданных.

Непродуманные меры, вроде очередного призыва в армию в 1916 году в разгар полевых работ, привели к волнениям в деревне, а мобилизация освобождённых от воинской службы среднеазиатских «инородцев» — к настоящему восстанию, с трудом подавленному через несколько месяцев. В ноябре 1916 года правительство было уже не в силах справиться с продовольственным кризисом и объявило на следующий год продразвёрстку.

Император, несмотря на попытки родных отговорить его, решил возглавить армию. «Он начал сам говорить, что возьмёт на себя командование вместо Николая (великого князя Николая Николаевича. — И. К.), я так ужаснулась, что у меня чуть не случился удар, и сказала ему всё: что это было бы большой ошибкой, умоляла его не делать этого, особенно сейчас, когда всё плохо для нас, и добавила, что, если он сделает это, все увидят, что это приказал Распутин. Я думаю, что это произвело на него впечатление, т. к. он сильно покраснел. Он совсем не понимает, какую опасность и несчастье это может принести нам и всей стране», — писала 12 августа 1915 года Мария Фёдоровна. Но, став главнокомандующим, Николай II не поддержал план Ставки по введению военной диктатуры, объединявшей в одних руках руководство тылом и фронтом с привлечением пользовавшихся общественным доверием министров.

Начался развал власти: с января 1916 года были сменены три премьер-министра, четыре военных министра и шесть министров внутренних дел, 57 губернаторов и градоначальников. Император, как колоду карт, тасовал своих чиновников и в итоге назначал наиболее послушных и бесцветных. Именно в это время возросло влияние Григория Распутина. Хитрый «возжигатель дворцовых лампад» (его официальная должность) ничего не «приказывал» Николаю II — давления царь не потерпел бы, — а через фрейлину Вырубову узнавал о заботах и пожеланиях царя и царицы, никогда не перечил их намерениям, но зато на основе точной информации сообщал о видениях и Божьей воле.

Для мистически настроенной императрицы это было «божественным» подтверждением её собственных мыслей, и она учила царя, как ему надо поступать. Так, знаменитый Брусиловский прорыв летом 1916 года был остановлен Николаем II по требованию царицы (Распутину было «видение свыше»), а через два месяца она же требовала у мужа: «Он просит тебя приказать начать наступление возле Риги, говорит, что это необходимо...» Премьер-министру В. Н. Коковцову, представившему документы о том, что поведение Распутина позорит царскую семью и династию, Николай со вздохом ответил: «Владимир Николаевич! Лучше один Распутин, чем десять скандалов в день!» Вокруг ловкого придворного «старца» группировались дельцы, светские и духовные карьеристы (например, петроградский митрополит Питирим, который, по словам императрицы, «относится к Григорию с замечательным почтением»), «пробивавшие» через него те или иные решения.

Паралич власти и дискредитация династии привели к тому, что в конце 1916 года к царю обратились консервативный Государственный совет и съезд объединённого дворянства с просьбой об устранении влияния «безответственных сил» и создании пользующейся доверием Думы. Члены царской семьи поддержали её. Великий князь Михаил Михайлович писал из Лондона 15 (28) ноября: «Я только что возвратился из Бэкингемского дворца. Жоржи (английский король Георг V. — И. К.) был огорчён политическим положением в России. Агенты Интеллидженс сервис, особенно очень хорошо осведомлённые, предсказывают в России революцию. Я искренне надеюсь, Ники, что ты найдёшь возможным удовлетворить справедливые требования народа, пока ещё не поздно». Либеральная оппозиция во главе с лидером партии октябристов А. И. Гучковым уже помышляла о дворцовом перевороте, а убеждённый монархист В. М. Пуришкевич организовал убийство Распутина. Императрица призывала царя употребить силу. «Россия любит кнут!» — писала она 3 декабря 1916 года, а на следующий день заклинала: «Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом — сокруши их всех... Распусти Думу сейчас же... Будь властелином, и все преклонятся перед тобой». Но было уже поздно.

В царствование Николая II Россия прошла три периода развития (1894—1905, 1907—1914 и 1914—1917 годы). В начале каждого из этих витков была возможность проведения реформ, а заканчивались они революцией или близкой к ней ситуацией. Но во всех случаях царь и его ближайшее окружение отвергали сколько-нибудь последовательные реформы и тем самым делали неизбежной революцию, а себя обрекали на изоляцию. В феврале 1917 года режим Николая II некому было защищать, кроме полиции: от него отвернулись и Дума, и родственники, и военное руководство, и Церковь (27 февраля Синод отказался осудить восставших в столице).

В Петрограде всеобщая стачка перешла в восстание войск и населения, в результате которого царские министры были арестованы. Николай сначала отправил водворять порядок генерала Иванова, затем двинулся сам — но царский поезд уже не смог пробиться в Царское Село и вынужден был повернуть на Псков. Здесь в два часа ночи 2 марта 1917 года Николай подписал указ об «ответственном министерстве». Но он безнадёжно опоздал. Руководство Думы и Ставка уже не считали возможным продолжение его царствования. После отказа всех командующих фронтами поддержать царя он в 15 часов отрёкся от престола в пользу сына, но затем изменил решение и спустя семь часов составил акт отречения в пользу брата Михаила. В его дневнике остались записи:

«1-го марта. Среда.

Ночью повернули с М[алой] Вишеры назад, т. к. Любань и Тосно оказались занятыми восставшими. Поехали на Валдай, Дно и Псков, где остановился на ночь... Гатчина и Луга тоже оказались занятыми. Стыд и позор! Доехать до Царского не удалось. А мысли и чувства всё время там! Как бедной Алике должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам, Господь!

2-го марта. Четверг.

Утром пришёл Рузский (командующий Северным фронтом. — И. К.) и прочёл свой длиннейший разговор по аппарату с Родзянко (председателем Государственной думы. — И. К.). По его словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будто бессильно что-либо сделать, т. к. с ним борется соц.-дем. партия в лице рабочего комитета. Нужно моё отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев (начальник штаба Ставки. — И. К.) всем главнокомандующим. К 2'/₂ ч. пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. Из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с кот. я переговорил и передал им подписанный и переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого. Кругом измена и трусость, и обман!»⁸⁰

В Ставке он подписал бумагу: «Фронт сдал», а начальник штаба расписался: «Принял фронт. Алексеев». Прибывшая в Ставку Мария Фёдоровна 4 марта записала в дневнике, что её сын подписал манифест об отречении и «передал трон Мише»: «Ники был неслыханно спокоен и величествен в этом ужасно унизительном положении».