Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

– Это, конечно, относится не только ко мне, но и к другим писателям. Учусь я в меру своих сил и способностей на произведениях Маркса, Ленина и Сталина.

Задавалось вопросов много. Спрашивали и о том, что послужило толчком для литературной деятельности Шолохова, почему Мелехов Григорий выведен в «Тихом Доне» симпатичным, несмотря на то что он был на стороне белых и т. д.

Когда председательствующий после проверки огласил: Шолохова Михаила Александровича считать проверенным, зал ответил громом аплодисментов.

Интересы читателей, проявляемые к советской литературе и, в частности, к произведениям М. Шолохова, красноречиво свидетельствует о культурном росте трудящихся деревни. Вопросы, заданные М. Шолохову присутствующими на собрании по чистке партии, являются подтверждением этого культурного роста.

В. Кетлинская

Михаил Шолохов

Не так легко добраться до станицы Вешенской, когда сильные дожди и грязь размыли дороги и ни одна машина их не осилит, эти 160 километров, отделяющих станицу от окружного центра. Я вынуждена ждать, но время не пропадает даром – десятки разных людей много и по-разному рассказывают мне про писателя и коммуниста Шолохова. Я вслушиваюсь, обобщаю все слышанное и вижу, что самые разные люди – от краевого работника до вешенского колхозника – говорят о Шолохове как о своем близком человеке, кровно связанном с историей и судьбами края, деятельно участвующем в перестройке, переделке окружающей жизни.

Я слушаю рассказ колхозника о том, как ликвидировали кулацкий саботаж, как стали крепнуть колхозы, о том, что ждут в этом году по 10 килограммов на трудодень. Мой собеседник не знает, куда я еду, но, очевидно, в этом рассказе Шолохов не может не быть упомянут.

– Вот Шолохов, – вы, конечно, слышали, писатель он. – Шолохов нам большую помощь оказал.

Я расспрашиваю. Слежу за теплыми нотками в голосе, за выражением лица – подобревшего и, пожалуй, гордого. Это выражение как бы говорит мне: «Вот у нас есть Шолохов, а у вас его нет. Наш он – вешенский».

– Конечно, Шолохов теперь всему миру известный, – заключает мой собеседник, – а по нем не скажешь! В массе он живет, не отстраняется…

На маленьком почтовом самолете – единственная живая связь во время дождей – я приближаюсь к цели своей поездки, Вешенской. Сильный ветер бьет в лицо и качает самолет, а далеко внизу покачивается земля, мощно изгибается Дон, и то тут, то там, среди убранных полей, в кучках зелени, лежат станицы, аккуратные до нереальности.

По дороге с посадочной площадки слушаю рассказы своего возницы о том, как «мы с Мишей на охоту не раз ходили, он любит собрать нас да погутарить». Дом Шолохова – обычного типа казацкий дом, с просторным двором и скамеечкой у ворот – ничем не выделяется из ряда домов, и сам Шолохов именно такой, каким я ожидала увидеть его, – простой, без рисовки, без натянутости, и весь стиль этого дома так прост и приветлив, что, едва войдя в него, уже чувствуешь себя старым знакомым.

За сутки пребывания в гостях у Михаила Шолохова накопилось много впечатлений, и мне хотелось бы рассказать о них тепло и просто, так, как я рассказывала по возвращении друзьям, смешивая главное с второстепенным.

Но я дисциплинирую свою мысль и не позволяю себе разбрасываться. Мало ли интересного можно рассказать о человеке!

О Шолохове говорить необходимо, и говорить во весь голос. Не потому, что нужно еще раз подчеркивать его значение в советской литературе, а потому, что Михаил Шолохов, писатель из станицы Вешенской, является живым и наиболее действенным документом в дискуссии о типе советского писателя.

Я не вела «официального интервью», оно не состоялось, потому что с Шолоховым хорошо и интересно беседовать, беседа перебрасывается с литературных тем на вопрос укрепления колхозов, с вопроса урожая и трудодня на вопросы творческие, и в этой живой беседе, в которой нет назойливых вопросов на тему «как вы работаете», так живо и хорошо вырисовывается образ настоящего советского писателя!

В этом живом образе самое замечательное – это органическое единство боевой партийной работы, личной жизни и творчества, создающее богатство, которым могут похвастаться очень немногие писатели. И это редкий случай, когда писатель живет одной жизнью со своими литературными героями, когда живой «материал» ходит вокруг него, пьет чай за его столом, обсуждает с ним свои заботы и планы и вместе с ним шагает по болотам за утками.

– Материала у меня обилие, – говорил Шолохов, – все дело в том, чтобы этот материал не задавил, чтобы суметь его обобщить, переработать, отобрать наиболее значительное и политически действенное, чтобы каждый эпизод и каждая деталь несли свою нагрузку.

Я невольно вспоминаю совет Косарева¹ молодым писателям: «Не идите по линии наименьшего сопротивления, ограничиваясь «своим» пережитым материалом, расширяйте тематику, не бойтесь темы, которая потребует изучения объемистых материалов и творческой фантазии».

И хочется указать на Шолохова, чтобы проиллюстрировать этот тезис Косарева. У Шолохова был немалый «свой» материал, но он не побоялся расширить тему и взялся за такую большую работу, как «Тихий Дон», где нужно было привлечь огромный дополнительный материал.

Работа по сбору материала для «Тихого Дона», рассказывает Шолохов, шла по двум линиям: «Во-первых, собирание воспоминаний, рассказов, фактов, деталей от живых участников империалистической и гражданской войны, беседы, расспросы, проверка своих замыслов и представлений; во-вторых, кропотливое изучение специально военной литературы, разборки военных операций, многочисленных мемуаров, ознакомление с зарубежными даже белогвардейскими, источниками. В результате, хотя я и не был на войне, ни один военный специалист не нашел у меня каких-либо ошибок или погрешностей».

Шолохов находился в далеко не привилегированных условиях, работая над собою. Но Шолохов вырос – и вырос очень быстро

– в большого культурного писателя, и тут нужно отдать должное не только его работоспособности, но и его целеустремленности, так как только тогда можно развиваться по-настоящему, когда интересуясь многим, глубоко и обстоятельно изучаешь что-нибудь одно, когда в познании есть цель, есть конкретная задача. У Шолохова есть эта цель, и она сказывается на всем.

– После съезда писателей я уезжаю месяца на два за границу: в Данию и в Англию.

– Почему вы выбрали именно Данию?

– Дания интересует меня как сельскохозяйственная страна, я хочу поездить по стране, изучить те процессы приспособления к условиям кризиса и затрудненного экспорта, которые там происходят. Мне рассказывали интересные факты о стихийном кооперировании фермеров-животноводов, без обобществления средств производства для сбыта своего товара, для того чтобы противостоять кризисным ценам. Я хочу познакомиться со всем этим на месте, изучить культуру их сельского хозяйства.

Ближайший год писателя будет очень напряженным: Михаил Шолохов в данное время кончает последний том «Тихого Дона» и рассчитывает до конца года написать окончание «Поднятой целины».

И тут невольно встает интересный, волнующий вопрос: а дальше?

Мне трудно пересказать мысли Шолохова о его дальнейшей творческой работе, потому что он говорил осторожно и скупо. Но ясно, что с окончанием «Тихого Дона» и «Поднятой целины», занявших у Шолохова девять лет работы, завершается большой этап творчества писателя.

Вряд ли даже старый писатель – если он настоящий художник – может когда-либо удовлетвориться уже достигнутым. А Шолохов молод. Молод биологически – ему 29 лет – и социально, так как весь принадлежит молодому формирующемуся социалистическому обществу, молод он и творчески: его книги не только книги мастера, но и книги растущего, формирующегося, меняющегося в процессе творчества мастера.

И Шолохов, завершая большой и плодотворный творческий этап, естественно, многое пересматривает в арсенале своих художественных средств, ищет новых средств воздействия, новых творческих путей.