Против черного барона

Он прибыл в начале января и с первых дней горячо взялся за дело. Даже больной продолжал работать. С аэродрома его увезли в тифозной горячке. Медикаментов у нас не было. Но, крепкий от природы, Федор Шульговский выжил. И вот сегодня снова вижу его у самолета, хотя он всего несколько дней назад начал ходить.

— Товарищ Шульговский! — окликаю его негромко.

От неожиданности он роняет пассатижи.

— Почему вы не выполнили приказ об окончании работ?

— Не успел отрегулировать магнето, — виновато отвечает он. — Вот заканчиваю… Ведь завтра боевой вылет.

— А моторист где?

— Он совсем, товарищ командир, окоченел…

Шульговский так худ, что длинная шинель болтается на нем, как на вешалке. Лицо его заострилось после болезни, но взгляд твердый, уверенный. Старший механик убежден, что поступил правильно, пожалев подчиненного.

— Почему не позвали на помощь других механиков вашего отряда? Вы что, здоровее всех?

Шульговский нахмурился. Посмотрел мне прямо в глаза и ответил:

— Конечно, любой пошел бы, но ведь я — коммунист…

Что мне оставалось делать? Сунув перчатки в карман, говорю:

— Ну, давайте помогу, вдвоем быстрее закончим…

Уже стемнело, и пурга разыгралась вовсю, когда мы возвратились с аэродрома.

…Федор Несторович Шульговский — один из первых специалистов, присланных к нам на пополнение из центра. Он служит в авиации с начала мировой войны в должности моториста. С группой офицеров его посылали во Францию. Там он работал в авиашколах и на авиационных заводах, получил диплом механика. В Красную Армию вступил добровольно, воевал на Юго-Западном и Южном фронтах.

В партию Шульговского принимали у нас в дивизионе. Помню выступления троих, рекомендовавших его.

Старший авиамеханик 5-го отряда Матвеенко:

— С Федей мы вместе учились и работали во Франции. Все солдаты его уважали. Он быстрее всех овладел новыми моторами. Федя такой, что сам погибнет, а товарища выручит…

Комиссар отряда Фролов:

— Товарища Шульговского знаю по гражданской войне. Служили и воевали в одном отряде. Однажды было так: беляки открыли огонь из пушек, а товарищ Шульговский стоит спокойно и продолжает мотор налаживать. Он — коренной пролетарий и потомственный рабочий, будет настоящим большевиком…

— С Федором Несторовичем мы знакомы немного, — сказал старший моторист Гегеев. — Только по второму дивизиону. Однако таких людей сразу видно. — Гегеев кашлянул и торжественно произнес: — Дай бог каждому так, о душой готовить аппарат, как Федор Несторович. Он всем старается помочь. Настоящий коммунист…

Федору Несторовичу Шульговскому, когда он пришел к нам, было чуть больше двадцати пяти. Хотя должность инженера в штатах не значилась, он с самого начала стал руководителем всей эксплуатационной службы дивизиона.

От тех самолетов, которые нам удалось вывезти из Киева, осталось совсем немного. Часть машин мы тогда же передали другим отрядам. Остальные без конца ремонтировались. Стояли они под открытым небом. Полотно обшивки трескалось, деревянные детали подгнивали. Моторы давным-давно выработали ресурс. Но их снова и снова перебирали и ставили на самолеты, идущие в бой. Часто из трех-четырех отслуживших свой век машин механики и мотористы собирали одну.

— К номерному знаку приделали аэроплан, — в шутку говорили они.

Эту работу могли производить только люди, обладающие высоким техническим мастерством. Такими и были наши механики и мотористы. Они имели прекрасную выучку. Каждый из них владел несколькими специальностями. Полевые ремонтные бригады творили буквально чудеса.

Доставать бензин, касторовое масло, боеприпасы и запчасти было в то время очень трудно. Летать приходилось на горючей смеси, моторы частенько перегревались в воздухе.

Дивизион тогда делился на две части. База, расположенная на железной дороге, ведала капитальным ремонтом машин и снабжением. А боевое отделение — летчики и мотористы вместе с самолетами — находилось на полевом аэродроме, неподалеку от линии фронта. Тылом руководил комиссар дивизиона Алексей Кожевников. Благодаря его находчивости, а также неуемной энергии моего заместителя по материально-техническому обеспечению Кирилла Сваричевского база получала все необходимое.

В том вьюжном феврале в дивизион при несколько странных обстоятельствах прибыл новый человек. Мотористы приняли его за «контру» и привели ко мне.

— В чека его, товарищ командир, сразу видать, что не наш, — в один голос заявили они.

Незнакомец и в самом деле выглядел необычно. На нем были меховая шапка с кожаным козырьком, новенькая драповая куртка с белыми костяными пуговицами, серые, тщательно отутюженные брюки клеш и остроносые до блеска начищенные штиблеты. В руке он держал палку. Его темные глаза на суровом лице смотрели, казалось, не мигая.

— Кто вы такой? — спросил я его.

Незнакомец вытянул руки по швам и доложил:

— Ревьелюцион венгер летчик Киш!

Сопровождавшие его мотористы смутились и попросили разрешения уйти.

Документы Киша оказались в полном порядке. Он действительно был военным летчиком австро-венгерской авиации. Во время мировой войны попал к нам в плен. После Октябрьской революции добровольно вступил в Красную Армию, чтобы сражаться за светлое будущее Советской России и своей родной Венгрии. В нашу авиагруппу прибыл для тренировки после большого перерыва в полетах.

Вылетел Киш прекрасно. Еще при первом знакомстве я обратил внимание на то, что он ходит с палкой и прихрамывает.

— Что у вас с ногой, товарищ Киш?

— Маленький чепуха, — пренебрежительно махнул он рукой.

Ну, чепуха так чепуха. Все привыкли к тому, что Киш в любой мороз ходит и летает в штиблетах. Мотористы и летчики по-дружески звали его не Ганс, а Ганя.

Однажды, когда я, закончив облет отремонтированного «Ньюпора-17», стал вылезать из кабины, ко мне подбежал моторист.

— Товарищ командир, дозвольте доложить! — крикнул он. — Революционный летчик Ганя Киш ногу снял! И как он, бедняга, летает! Фельдшера надо!

Так мы узнали истинный смысл того, что сам Киш называл «маленькой чепухой».

Оказалось, что еще во время мировой войны ему ампутировали одну ногу выше колена. Теперь он сильно натер культю и вынужден был снять протез.

— Почему не доложили об этом? — спросил я с упреком.

Киш смущенно отвернулся и тихо ответил:

— Очшен лублю летайт. Прикончить надо белый гвардия в Россия, потом в Венгрия…

Программу тренировочных полетов Киш закончил успешно. Начальник авиации армии сразу же отозвал его. Я рекомендовал направить Киша в разведывательный отряд. Там ему было бы легче, чем на истребителе.

Уже под Перекопом Ганя снова прибыл к нам с 49-м авиаотрядом. Все ему обрадовались. Да и как было не полюбить этого смелого летчика и душевного человека. Летал он в основном на самолетах-разведчиках «эльфауге» и «анасаль». Но иногда просил и «ньюпор».

— Вспоминайт молодость, — с улыбкой говорил он.

Самые трудные задания Киш выполнял безупречно.

Врангелевские самолеты не раз удирали от него. Вот каким был Ганя Киш, наш боевой друг, настоящий герой гражданской войны.

Так Октябрьская революция опрокинула все прежние понятия. Бывший летчик австро-венгерской армии теперь боролся за Советскую Россию. А русские летчики белой авиации сражались против своего народа.

В Елисаветграде я сдружился еще с одним хорошим человеком, комиссаром боевого отделения Иваном Савиным. Было ему двадцать два года. Савин — простой рабочий парень, бывший солдат царской армии — поражал меня глубиной суждений. Он редко думал о себе, всегда о людях.

Как-то однажды зашел у нас разговор о значении Октября. Савин сказал задумчиво:

— Понимаете, Иван Константинович, революция уже победила. — Он стал загибать пальцы: — Разбиты немцы и Юденич, французы в Одессе, Колчак на востоке, англичане на Севере, Деникин… — Савин мягко засмеялся. — Пальцев не хватит, если всех перечислить. И еще, конечно, полезут… Они, как азартные картежники, все хотят отыграться… Я, товарищ командир, так полагаю: нас недаром торопят с ремонтом машин и присылают нам новый народ. Повоевать придется еще основательно.