Эскадрильи летят за горизонт

Проплутав еще некоторое время, экипаж решил во избежание неприятностей идти курсом 90 градусов — прямо на восток. Было уже восемь утра, и на земле просматривались деревни, леса, реки, дороги.

— Смотри, впереди большой город, — обратил внимание штурмана Хардин.

— Воронеж. Вижу аэродром, — отозвался Ильяшенко.

— Захожу на посадку, — послышалось в ответ.

Выпустив шасси и закрылки, Хардин стал спокойно планировать. А штурман, всматриваясь в площадку аэродрома, заметил десятка два самолетов. Ему показалось странным, что они стояли открыто, не в капонирах и без маскировки. Смутная догадка подтвердилась, когда они пролетели над самолетом, на крыльях которого распластались широкие черные кресты.

— Немцы! — крикнул штурман Хардину, когда СБ уже скользил на лыжах по земле.

— Спокойно! — отозвался летчик. — На аэродроме никого. Я развернусь и порулю вдоль стоянки, а вы бейте по самолетам.

Пробег еще не закончился, а Хардин уже энергично развернулся на 180 градусов и быстро порулил, направляя нос бомбардировщика так, чтобы штурману было удобно стрелять.

Штурман и радист одновременно открыли огонь, поражая ближайшие самолеты. Трассы пуль рассыпались веером.

По летному полю быстро катил белый советский бомбардировщик, из кабины которого били пулеметы. На стоянке вспыхнули две машины, взорвалась цистерна с бензином, загорелся еще один самолет. Потом раздался могучий рев моторов, и СБ оторвался от земли.

— Куда это нас занесло, штурман? — спросил Хардин, когда вражеский аэродром остался позади.

— Это был Орел, товарищ командир. С воздуха он очень похож на Воронеж. Будь это днем, они бы сожгли нас.

На свой аэродром дотянуть не удалось. Моторы стали давать перебои, и Хардин едва успел посадить СБ в десяти километрах за линией фронта...

В этот день все экипажи полка действовали умело, инициативно и причинили немецко-фашистским войскам большой урон. Лебедев с Заварихиным и стрелком-радистом Федосеевым сожгли два самолета на полевой площадке в районе Харькова и привезли важные разведывательные данные. Экипаж Панченко огнем пулеметов и бомбами разогнал батальон вражеской пехоты западнее города Ливны и [53] причинял ему большие потери. Экипаж Бочина добрался до Брянска и, маскируясь облачностью, внезапно сбросил бомбы на скопление эшелонов. Иван Скляров со штурманом Кравчуком и стрелком-радистом Смирновым бомбил эшелоны на станции Орел. Зенитная артиллерия немцев открыла сильный огонь. Чтобы выскочить из-под обстрела, Скляров вынужден был несколько раз бросать свою машину чуть ли не до земли. Когда он добрался до аэродрома, в самолете насчитали около семидесяти пробоин. Экипаж Сидоркина, действуя южнее Курска, напал на колонну автомашин, двигавшуюся из Белгорода на Курск. Четыре его захода остановили колонну, пехота разбежалась по полю, бросая оружие. Старший лейтенант Барышников со штурманом старшим лейтенантом Зимоглядом и стрелком-радистом Егоровым обнаружили большую колонну фашистов, двигавшуюся из района Мценска на запад, и удачно пробомбил ее. Другие экипажи наносили удары по противнику, отходившему в полосе наступления Юго-Западного фронта.

Настроение царило приподнятое, боевое. Да и было чему радоваться. Задачу дня удалось выполнить на «отлично». Врагу причинен большой урон, наземные войска получили обширную информацию от воздушной разведки, и, что весьма важно, полк не понес никаких потерь...

* * *

Мой самолет стоял без правого мотора, на раме болтались трубки, шланги, прокладки. Около него сновали техники во главе с инженером полка Поповиченко.

— Я думал, все готово, а вы даже мотор сняли, — удивился я.

— Сняли, — значит, нужно, — огрызнулся Поповиченко. Видно, у него что-то не ладилось. — На тебя, Ефремов, не напасешься техники. То тебя сбивают истребители, то падаешь, подбитый зениткой, и хоть разорвись, а подавай ему исправный самолет. Вечно тебя несет под самый огонь, — ворчал «старшой».

— Война... Немец всегда лупит, как очумелый. Ты по-хорошему хочешь влепить ему бомбы, а он не понимает и старается шарахнуть тебя снарядом, — отшучивался я. — Ну да не в этом дело. Мотор зачем сняли?

— С мотором все кончено, отвоевался. Пойдет на запчасти...

— А как же мы? — удрученно спросил Немцов, воззрившись на инженера. — Все будут работать, а мы баклуши бить? Этак фашисты вообще забудут про наш экипаж. [54]

— Делать вам пока ничего не надо. Отдыхайте. Когда ты, Ефремов, на земле, я спокойно чувствую себя, и все идет как положено, — признался Поповиченко. — Ребята летают, воюют, возвращаются на исправных самолетах...

Это добродушное ворчание, напоминавшее отцовскую нотацию, я воспринимал как должное. Приятно было сознавать, что кто-то думает о тебе и тревожится, когда ты в воздухе бьешься с врагом.

Мы отправились в землянку. Здесь было тепло и тихо. За столом начальника штаба, положив на руки кудлатую огненную голову, сладко похрапывал Шестаков. На его топчане сидел Панченко и внимательно читал при свете фонаря какую-то книжицу.

Эта ночь, как и другие, сначала разбросала экипажи во все концы фронта, потом собрала в тесной землянке. Ребята приходили на командный пункт разгоряченные боем, приносили с собой радостное возбуждение и тонкий аромат морозного воздуха. Вытащив полетные карты, они подходили к столу помощника начальника штаба майора Абрамкина, докладывали данные разведки и результаты своей работы. Экипажи уничтожали окруженные немецко-фашистские войска западнее Ельца в районах Россошное, Волчановка, Успенское, Ливны и действовали по дорогам, ведущим на Орел и Брянск. На узловых железнодорожных станциях враг яростно огрызался зенитным огнем. К утру выяснилось, что два самолета получили серьезные повреждения, а летчик лейтенант Лебедев и штурман старший лейтенант Зимогляд были ранены.

Рано утром с задания возвратился комиссар Козявин. Он тоже, как и молодые летчики, был возбужден проведенным боем. Экипаж комиссара обстреляли немецкие зенитки, но бомбы точно накрыли эшелоны на перегонах западнее Курска.

— В темноте мне показалось, что к Курску с юга подходит большая колонна, — докладывал Козявин командиру полка. — У нас уже не было боеприпасов. Надо бы проверить, что это за колонна, и, если это противник, хорошенько ударить по нему.

— Сейчас это не получится, — сказал Рассказов. — Самолеты не осмотрены и не готовы к вылету. А с рассветом пошлем на разведку в тот район Ефремова. Я его придержал с вылетом на всякий случай.

Через несколько минут я, старший лейтенант Немцов и сержант Федосеев торопливо шагали к самолету. Под ногами [55] поскрипывал снег. Холод был такой, что руки буквально прилипали к металлу.

Через несколько минут наш одинокий СБ исчез за горизонтом, взяв курс на запад. Проверив приборы и освоившись в воздушной обстановке, я почувствовал обычную уверенность, передал штурману, что высоту набирать пока не будем и линию фронта пересечем на бреющем. В дымке нас трудно будет обнаружить, а там, над целью, подскочим.

— Только доверни немного вправо, чтобы выйти на южную окраину Курска, — посоветовал Немцов.

Пролетев линию фронта, я набрал высоту и вскоре увидел впереди очертания большого города.

— На город выходить не нужно, — заметил штурман.

Слушая его, я внимательно разглядывал землю. По узкой серой ленте дороги двигались едва заметные точки. Подлетев ближе, я довольно ясно различил множество машин, двигавшихся большими группами с юга на Курск. По обочинам с обеих сторон плелись конные обозы. На некоторых санях виднелись ящики, видимо с боеприпасами. Автомашины были прикрыты брезентами.

— Атакуем с головы! — предложил штурман. — Будем бомбить под небольшим углом к дороге, с нескольких заходов.

Ревя моторами, наш СБ проносится над самой колонной. Гитлеровцы захвачены врасплох. Они мечутся между машинами, падают, скошенные пулеметным огнем. Я даже вижу их искаженные ужасом лица, вижу автоматные очереди, пущенные в нас.

На плоскостях самолета появляются пробоины. Несколько пуль, сухо щелкнув, прошивают борта кабины и уносятся дальше, а одна разрывается, ударившись о колонку штурвала. Я чувствую жгучую боль в правой руке, сжимающей штурвал.