Рюрик

Присмотримся всё же к этим известиям внимательнее. Прежде всего бросается в глаза (и на это обращали внимание ученые), что составитель Никоновской летописи стремится заполнить событиями практически каждый из годов. Это не всегда удается, но именно такой цели служит, например, «разнесение» сказания о приглашении варяжских князей по нескольким годам. Фраза о гибели сына Аскольда от болгар соотносится с предшествующей летописной статьей, где говорится о крещении «Болгарской земли». Новгородцы недовольны самовластием Рюрика — Рюрик убивает Вадима и многих его сторонников. Оба известия связаны не непосредственным образом, а только контекстуально, поскольку каждое предваряется словами «Того же лета…». Но во всей этой летописной статье есть одно наиболее загадочное слово — это имя непокорного новгородца. Что это за имя?

Имя «Вадим» есть в святцах православной церкви: преподобномученик архимандрит Вадим Персидский, пострадавший за веру в 376 году (память — 9 апреля). Правда, в древнерусских месяцесловах оно встречается лишь однажды, в тексте XIII–XIV веков из Галицкого евангелия [40]. Но полагать, что Вадим Никоновской летописи был христианином, невозможно. Этимология этого имени неясна. По одной из версий, оно происходит от славянского глагола «вадить», то есть «клеветать», «наговаривать», «обманывать» или от славянского имени «Вадимир» того же происхождения. Получается, что персонаж Никоновской летописи имеет «говорящее» имя. Но так ли это на самом деле? Ни одного Вадима русские источники, по крайней мере до XVIII века, не зафиксировали. Возникает вопрос: не является ли имя новгородского антипода Рюрика искусственно созданным на основе соответствующего глагола? Если это так, то какое имя могло послужить для него образцом? Явно здесь не имелся в виду раннехристианский мученик, погибший в Персии. Поиск аналогий из летописей, как кажется, дает ответ на этот вопрос. Наиболее близким по форме можно считать имя «Радим» — имя мифического прародителя славянского племени радимичей. Летописная традиция считала и Радима, и Вятко (родоначальника вятичей) реально существовавшими персонажами. Возможно, составитель Никоновской летописи (или какой-либо его предшественник, если в основе данного фрагмента лежал неизвестный летописный текст) создал имя «Вадим» по типу имени «Радим», используя глагол «вадить». Так появился предводитель новгородского «мятежа» (притом о самом мятеже в Никоновской летописи ничего не говорится) с оригинальным славянским именем, совпавшим с малоизвестным именем христианским. А дальше «Вадим храбрый» зажил уже своей, отдельной от мифического прототипа жизнью…

Вот как представлены события, связанные с «мятежом» Вадима, в Степенной книге начала 1560-х годов, автор которой пытался как-то домыслить эту ситуацию: «Новогородцы же, видевше Рюриково доброродство и мужественое его остроумие, и яко пророчествоваху, глаголюще к себе: "Разумейте, братие, яко непременно имамы быти под едином игом державно обладаеми от сего Рюрика и от роду его; и не токмо упразднится ими самовластие наше, но и рабы им будем". Тогда бо Рюрик уби некоего храбра Новогородца именем Вадима и иных многих Новогородцев, советников его. Аще тогда и нечестиви бяху Новогородцы, но обаче по проречению их, паче же благоволением Божиим, и до ныне непременно царствуют ими от Рюрикова семени благородное изращение…» [41] Короче говоря, Рюрик убил «некоего» Вадима и его советников, а новгородцы сказали себе, как будто пророчествовали, что новгородское самовластие исчезнет под игом наследников Рюрика. Здесь фраза Никоновской летописи расцвечена развернутыми рассуждениями, а связь между этими словами и сообщением об убийстве Вадима, как кажется, усилена. То, чего боялись новгородцы, и произошло — не столько по пророчеству язычников, сколько Божьим благоволением. Так свидетельство о Вадиме легло в основу обоснования власти московских царей над Новгородом, весьма актуального в XVI веке.

Но продолжим чтение увлекательной Никоновской летописи:

«В лето 6373. Преставися Синеус и Тривор. Синеус и Тривор умроша бездетни, и приа власть Рюрик обою брату, и нача владети един, и раздаде грады племенем своим и мужем: овому Полтеск, иному Ростов, иному же Белоозеро. Того же лета родися Рюрику сын, и нарече имя ему Игорь. Того же лета воеваша Асколд и Дир Полочан и много зла сътвориша».

Итак, Игорь родился в год смерти братьев Рюрика — по Никоновской летописи, в 865 году. Самое интересное, что в тот же год Аскольд и Дир воевали с полочанами — видимо, после того, как Рюрик отдал Полоцк одному из своих приближенных. Киевские князья, таким образом, вторглись в «сферу влияния» Рюрика. Опять уникальное известие! Как мы помним, «Повесть временных лет» не сообщает ни о каких военных действиях Аскольда и Дира, кроме их неудачного похода на Византию. Зато в Новгородской Первой летописи отмечено, что киевские правители воевали и с древлянами, и с уличами. В Никоновской же летописи речь идет совсем о другом племени, и это известие самым непосредственным образом связано с сообщением о раздаче Рюриком городов, первым среди которых назван Полоцк. Противостояние юга и севера на этом не закончилось:

«В лето 6375. Възвратишася Асколд и Дир от Царяграда в мале дружине, и бысть в Киеве плачь велий. Того же лета бысть в Киеве глад велий. Того же лета избиша множество Печенег Осколд и Дир. Того же лета избежаша отъ Рюрика из Новагорода в Киев много Новгородцкых мужей».

Здесь речь идет о походе на Царьград, в «Повести временных лет» датированном 6374 (866) годом. Несмотря на то, что Аскольд и Дир вернулись домой с «малой» дружиной, а в Киеве сначала был плач по поводу поражения, а затем и вовсе голод, в тот же год киевские князья совершили успешный поход на печенегов да еще и получили «подкрепление» многими новгородскими «мужами», бежавшими от Рюрика. Следует иметь в виду, однако, что согласно «Повести временных лет» печенеги впервые напали на Русскую землю только при князе Игоре, то есть в начале 910-х годов. Никоновская же летопись отодвигает начало русско-печенежских войн на полвека назад что совершенно невероятно.

Наконец, сообщение о смерти Рюрика в Никоновской летописи выглядит абсолютно «традиционным»: «В лето 6387. Умре Рюрик, княжив лет 17; и предаде княжение свое Олгови понеже от рода ему своего суща. И вдаде ему сына своего Игоря на руце, понеже Игорь мал бе детеск велми». Итак, уникальные сообщения Никоновской летописи выглядят весьма сомнительно. С большой долей вероятности в них можно полагать искусственные конструкции летописца XVI века а не какие-то чудом сохранившиеся следы реальных событий.

Еще более «баснословные» подробности о жизни Рюрика и о ранней истории Руси появились в русском историописании XVII и первой половины XVIII века. Центральным среди этих поздних текстов можно считать так называемую «Иоакимовскую летопись», ставшую известной благодаря Василию Никитичу Татищеву (1686–1750). Именно эта «летопись» (сам Татищев называл ее «историей»), сведения из которой он включил в первую часть своего труда «История Российская с самых древнейших времен», благодаря своим оригинальным известиям сделалась объектом исторических и околонаучных дискуссий, вызывая у одних полное отрицание, а у других более доверчивое отношение. Такой же была судьба и самой «Истории» Татищева, наполненной многими уникальными свидетельствами, не находящими аналогов в древнерусских летописных источниках. «Татищевские известия» долгое время оставались камнем преткновения для исторической науки, за два века так и не выработавшей однозначного к ним отношения. Спор по их поводу продолжается даже и в наши дни, когда уже опубликованы вполне доказательные исследования, демонстрирующие их недостоверность. Однако, чтобы рассмотреть сведения Иоакимовской летописи подробно, нужно сказать несколько слов о самой «Истории» и работе Татищева над ней.

Василия Никитича Татищева часто называют первым русским историком-ученым. Такое мнение совершенно справедливо, ведь к своей работе Татищев подошел как исследователь-профессионал, а не просто летописец. Он тщательно собирал исторические источники, учитывая и иностранные свидетельства, сопоставлял и анализировал различные данные, рассуждал об их достоверности и содержании. Для написания своей «Истории» Татищев обратился и к другим наукам, таким как география и языкознание (правда, еще на весьма примитивном уровне). Он открыл и, как говорится, ввел в научный оборот несколько важнейших источников по русской истории, в том числе Русскую Правду и Судебник Ивана Грозного. Иными словами, его подход можно считать вполне научным для того времени. Но особенности подачи материала, как и само стремление Татищева объяснить исторические события, обусловили те характерные черты «Истории», которые и по сей день не дают покоя ее читателям. Сам Василий Никитич был известным государственным деятелем первой половины XVIII века, дослужился до чина тайного советника и должности астраханского губернатора, был управляющим горных заводов на Урале и основателем нескольких городов, в том числе Екатеринбурга и Перми. Один из «птенцов гнезда Петрова», Татищев побывал и на полях сражений Северной войны, и за границей, где выполнял дипломатические поручения и размышлял над вопросами науки. По разнообразию интересов и занятий его можно сравнить разве что с Ломоносовым, хотя талант Василия Никитича был несоизмеримо скромнее.