Мэрилин Монро

В девяти кинофильмах, вышедших в прокат на протяжении последующих двух лет (самые известные среди них — «Враг общества», «Платиновая блондинка» и «Жена из вторых рук»), Джин Харлоу со своей нескрываемой сексапильностью и волосами цвета платины, шокирующим образом обесцвеченными перекисью, воплощала на экране весьма магнетическую и необыкновенно притягательную личность. Впрочем, кинокритики в целом дружным хором утверждали, что Харлоу — всего только банальная стройненькая блондинка двадцати одного года от роду, играющая банальные же эротические роли. Горя желанием выступать в более продвинутых и самобытных фильмах, актриса подписала в 1932 году контракт с фирмой «Метро—Голдвин—Майер» (МГМ), где продюсер Луис Б. Майер весьма рассудительно и продуманно создавал ее артистический имидж и где она смогла развернуть свой врожденный комедийный дар. В противоположность тому, что старались внушить публике, Джин на самом деле являлась скорее мягкой молодой женщиной, которая искренне стремилась пополнить свое довольно-таки поверхностное образование и была невероятно — быть может, даже невротически — привязана к матери, известной в кинематографических, а потом и в иных кругах в качестве «мамочки Джин». Выражая всеобщие чувства тех, кто знал Джин Харлоу, актриса Моурин О'Салливен сказала, что «на студии МГМ не было никого, кто бы ее не любил, кого бы она не забавляла или кто не считал бы ее абсолютной и безусловной избранницей судьбы» ^[40].

Хотя двадцатидвухлетняя Джин Харлоу выступала ныне партнершей таких признанных звезд, как Кларк Гейбл ^[41]и Спенсер Треси ^[42], ее, невзирая на обещания давать более серьезные роли, по-прежнему просили поглубже распахнуть декольте и играть с эротическим подтекстом. И все же, когда Грейс Мак-Ки брала с собой Норму Джин, чтобы та увидела «Обед в восемь», «Взрывную блондинку» и «Созданную для поцелуев» — перечисленные фильмы вышли на экраны между летом 1933 и летом 1934 года, — мнения критиков по поводу Харлоу становились все более благосклонными.

Студия МГМ не переставала одевать Джин в облегающие белоснежные платья, подчеркивающие ошеломляюще светлые волосы этой блондинки. Такое кинематографическое воплощение чистого эротизма каким-то образом соответствовало характеру актрисы: она редко носила белье, а в ресторанах и на пресс-конференциях часто можно было увидеть, как она с упоением поглаживает собственное тело. Как и многие другие кинозвезды обоего пола, она сама была самой большой поклонницей своего таланта. Во внеэкранной жизни Харлоу явно недоставало того, что можно было бы назвать непрестанным счастьем. К моменту, когда ей исполнилось двадцать четыре года, она успела трижды побывать замужем, по существу тратя всю свою короткую жизнь на непрерывные поиски отца, от которого Харлоу всегда была оторвана. Однако публика ее обожала, и даже таинственные обстоятельства очевидного самоубийства ее второго мужа (который был старше нее на двадцать два года, то есть ровно вдвое) не уменьшили ее популярности.

Нет ни грана преувеличения в утверждении, что во времена великого кризиса Джин Харлоу была в Америке символом смелой, но зачастую преувеличенной, чрезмерной чувственности. Появились довольно многочисленные актрисы, имитирующие фасон прически или же стиль игры Джин, но публика и журналисты упрямо утверждали, что второй Харлоу никогда не будет ^[43].

Грейс Мак-Ки решительно возражала против этого: «Норма Джин, нет никаких препятствий к тому, чтобы ты, когда вырастешь, стала такой же, как она. С соответствующим цветом волос и лучшим носом...» Ребенку, в то время восьмилетнему (а также всем тем, кто слышал эту неизменную присказку), Грейс казалась малость смешной, чтобы не сказать раздражающей. Однако именно она научила девочку жить в твердой уверенности, что той суждено стать кинозвездой. Словно бы стремясь воплотить в жизнь собственные мечтания о достижении такого положения, и Грейс, и Мамочка Джин предприняли энергичные действия в пользу девушки, жизнью которой они жили и которая, как они в то верили, должна была добиться успеха там, где им самим не удалось пробиться. В сентябре 1934 года Грейс придала своим волосам крашеной блондинки голубовато-фиолетовый оттенок, а Норме Джин осторожно подкрасила губки и щечки. Тем самым неофициальная опекунша девочки дала старт гонке, которая в дальнейшем шла в воистину олимпийском темпе.

Этот год прошел для Нормы Джин в ежедневной учебе в начальной школе, а также в регулярных походах в кино вместе с Грейс и в эпизодических визитах Глэдис, которая по меньшей мере трижды ходила с ними по воскресеньям на ленч в отель «Амбассадор». Тихая, печальная и чужая Глэдис безрадостно ковырялась вилкой в еде, в то время как Грейс весело щебетала, с гордостью показывая платье, которое она недавно купила Норме Джин, и розовые ленточки, вплетенные ею в кудрявые волосы девочки. Такие ситуации не могли не быть весьма конфузливыми и неловкими — в первую очередь для матери, которая чувствовала себя ни на что не годной еще в большей степени, чем обычно, но и для дочери: ее снова настраивали против женщины, которую она никогда по-настоящему не знала.

Во время таких посещений Глэдис наверняка бывала исключена из «настоящей» жизни семьи, невзирая на рекомендации врачей, чтобы она в ней активно участвовала. Глэдис не ощутила себя более прочно связанной с реальной действительностью даже тогда, когда она навестила дочь в доме на Эрбол-драйв. Там Эткинсоны, по-прежнему погруженные в свои несбывшиеся мечты и надежды, упаковывали вещи для возвращения в Англию, где, как они говорили, их ждал верный успех. Испытывая ужас от ответственности за Норму Джин и несомненное чувство вины из-за того, что подвела врачей, дочку и Грейс, Глэдис вернулась к относительному спокойствию больницы. Там, по крайней мере, она вела жизнь в комфорте установленного распорядка, не выполняла никакой ответственной работы и не несла материнских обязанностей, благодаря чему была избавлена от постоянного чувства вины. Единственную действительность образовывало для нее то, что она видела и слышала в непосредственной близости. Норма Джин становилась для Глэдис не более чем смутным, неотчетливым силуэтом, который блуждал где-то на периферии ее памяти, словно болезненный призрак. «Моя мать, — сказала позже Норма Джин, — никогда по-настоящему и не старалась быть со мной. Думаю, меня для нее вообще не существовало».

Осенью дом на Эрбол-драйв был выставлен на продажу; этот отрезок улицы вскоре исчез — он был включен в комплекс, созданный вокруг голливудского амфитеатра. Однако Грейс не забрала девочку к себе, и причина была достаточно простой. Мак-Ки приняла решение стать законным опекуном Нормы Джин, но суд штата Калифорния требовал доказательств того, что живые и здравствующие родители (или родитель) ребенка неспособны к осуществлению опеки над ним и шансы на изменение ситуации отсутствуют. Кроме того, по законам штата требовалось, чтобы перед усыновлением ребенок провел по меньшей мере шесть месяцев в окружном сиротском приюте, пока за это время будет устанавливаться и оформляться право на опеку.

Первое требование удалось легко удовлетворить, когда Грейс получила официальное свидетельство врачей о душевной болезни Глэдис, которая была признана умалишенной. После этого Мак-Ки организовала перевод Глэдис из общедоступной больницы Лос-Анджелеса в штатную больницу в Норуолке, где не так давно умерла Делла Монро. Состояние Глэдис нормализовалось, и врачи из Лос-Анджелеса констатировали, что уже не могут больше держать ее в своей больнице общего типа. «Болезнь данной пациентки, — свидетельствовал отчет главного врача, — характеризует то, что она: (1) периодически отдается религиозным чувствам; (2) временами испытывает глубокую депрессию и беспокойство. Представляется, что это состояние носит хронический характер». Такие формулировки отчетливо демонстрируют поверхностный характер диагностирования и лечения психических болезней в 1935 году. Разумным представляется вопрос: а не была ли жажда духовной чистоты и здоровья — обычное следствие депрессии и беспокойства — вполне адекватной реакцией Глэдис на многочисленные жизненные испытания, постигшие ее?