Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

После всех этих происшествий мне ничего не оставалось, как заявить администрации Академии, что я не могу более работать с Орловым и должен требовать его немедленного перевода в другое учреждение. (Он уже имел другую службу и не мог остаться без куска хлеба). Сначала я обратился к правителю дел Академии, недавно назначенному коммунисту, ранее служившему в Ленинградском ГПУ. Он внимательно выслушал обо всех проделках Орлова и отлично понял, что если я пришел к нему, то, значит, я уже исчерпал все возможности и не могу далее работать с ним. Я ему сказал, что для доказательства своей правоты, готов предстать перед судом и подтвердить все ему сообщенное об этой личности. Он мне ответил:

«Дорогой академик, никогда не обращайтесь с подобными делами в суд, потому что, будь Вы на сто процентов правы, Вас все-таки будут обливать грязью*, я Вам верю полностью и, конечно, мы его уберем, так как Ваша просьба безусловно заслуживает удовлетворения, как по отношению к Вам, так и для пользы дела».

Между прочим я его предупредил, что Орлов может выставить аргумент, будто я притеснял его в научной работе и не позволял ему проявлять научную инициативу: об этом он распускал слухи. Для опровержения я передал правителю дел Академии список всех работ, сделанных Орловым со мной и самостоятельно, продолжая развивать в последних мои же основные идеи и используя лично для себя моих младших сотрудников. Из этого списка, содержащего 20 работ, семь или восемь были опубликованы без моего имени. В заключении я прибавил, что я не хочу разбивать карьеру Орлова и, быть может, это удаление его из Академии послужит ему хорошим уроком и он станет более корректен к своим сослуживцам. Окончательно было решено, что правитель дел вызовет немедленно Орлова и скажет ему, что он увольняется в двухмесячный отпуск, в течении которого он должен найти себе работу в другом городе, и подать прошение о переводе, иначе он через два месяца будет уволен из научных сотрудников Академии Наук.

После разговора с правителем дел я отправился к непременному секретарю' Вячеславу Петровичу Волгину и изложил ему дело Орлова, настаивая на его увольнение; Волгин вполне согласился с моими доводами.

В этот же день был вызван Орлов в правление Академии Наук и ему было сообщено указанное выше решение. Он был переведен после двух месяцев в Харьков в Институт по топливу.

Последнее заседание перед от’ездом из Ленинграда было созвано партийной ячейкой двух Институтов: Прикладной Химии и Высоких Давлений с целью выслушать мой доклад о работах, производимых в моем Институте. Партийная ячейка была общей для обоих Институтов, так как оба Института помещались в одном здании на Ватном Острове; мне об’яснили мои партийные товарищи, что этот доклад необходим для ячейки, потому что она должна время от времени давать отчет районному партийному комитету о деятельности того учреждению, во главе которого она поставлена.

Как уже было мною указано выше, мой заместитель по административной части, Папенок, был очень хорошим мне помощником и у нас не было никаких недоразумений. Заместителем директора Института Прикладной Химии, акад. Кур-накова, был Семченко. Это был очень злобный человек, неприятного характера, полуинтеллигент, старавшийся видеть в каждом беспартийном работнике активного врага советской власти, т. е. вредителя. Он был совершенный антипод Папеноку, и понятно, что они оба не могли иметь какую либо симпатию друг к другу. Семченко при каждом удобном случае старался подставить ножку более простому Папеноку и, понятно, вследствие таких недружелюбных отношений ему приходилось нередко давать раз’яснения в партийных учреждениях. Как только открылось заседание партийной ячейки, я сразу понял, что Семченко дает бой моему заместителю, Папеноку, и будет придираться к деятельности нашего Института. В партийную ячейку обоих Институтов был назначен делегат от партийного районого комитета; это была работница одного из Ленинградских заводов, и она очень кстати явилась на заседание, так как в значительной степени защищала позицию' Папенока. Временами споры принимали такой острый характер, что председательствующий должен был предупредить Семченко, что заседание ячейки происходит в присутствии беспартийных лиц и многие стороны дела не могут быть при таких условиях обсуждаемы. Я не могу припомнить всех придирок со стороны Семченко, по поводу непорядков в административной и хозяйственной части Института Давлений, но должен сказать, что Папенок

храбро и толково отражал все удары своего противника и в конце концов вышел победителем из этой бестолковой и совсем ненужной для дела говорильни. Понятно, что я всеми силами защищал Папенока и доказывал, что если Институт за короткое время своего существования мог выполнить такие важные работы, которые удостоились высокого одобрения со стороны Правительства и НТО, то это должно несомненно приписать энергичной работе Папенока по хозяйственной части. Я выразил также свою признательность Папеноку за то, что он освобождал меня от рассмотрения многих мелочей и тем самым позволял сосредоточить мое внимание на научно-технической работе. Но приверженцы тов. Семченко не могли простить Папенку его колких возражений и впоследствии повели борьбу против него, стараясь сместить его с должности заместителя директора. Уже будучи заграницей в 1931 году мне приходилось посылать телеграммы Кирову с просьбой до моего приезда не смещать Папенока с его должности. Моя просьба была уважена Кировым, но ввиду того, что я не возвращался из заграницы в СССР, Папенок был переведен на другую должность.

После словопрений партийных начальников, мне было предложено сделать доклад по научной части. В течении приблизительно часа я постарался в удобопонятной форме изложить произведенные в Институте работы за последние два года. Из дискуссии было видно, что мой доклад был понят и что деятельность Института не возбуждал каких либо нареканий. После окончания прений, Семченко в своем заключительном слове совершенно не коснулся вопроса о том, насколько партийная ячейка удовлетворена деятельностью нового Института, а только предложил собранию, принять к сведению выслушанный доклад директора акад. Ипатьева. Но тогда я сделал решительное возражение и сказал, что я очертил деятельность Института и нарисовал дальнейшую программу его работ перед партийной ячейкой с целью получить замечания и суждения, насколько работа Института отвечает поставленным ему задачам и не надо ли чего либо прибавить или сократить в его будущей программе в связи с работами соседнего Института

Прикладной Химии. Семченко стал мне возражать, что это не входит в обязанность партийной ячейки, но другие товарищи меня поддержали и Семченко должен был открыть дискуссию по составлению резолюции. В результате было вынесено постановление вполне благоприятное для Института Высоких Давлений, и программа была одобрена почти без всяких изменений.

Последние два заседания с аспирантами и с партийной ячейкой вызвали во мне удручающее настроение. Не польза дела и не намерение улучшить условия работы руководили теми лицами, коим принадлежала инициатива этих собраний. Личные счеты, интриги и зависть были, пожалуй, единственной причиной для устройства подобных митингов, где можно было публично унижать и при случае ругать людей преданных делу и честно исполняющих свои обязанности. Я был уверен, что партийная ячейка во главе с Семченко хотела непременно удалить Папенока с места заместителя директора Института Давлений по наветам и сплетням лиц, служащих в канцелярии Института Высоких Давлений. Папенок был честный человек и зорко следил за своими партийными товарищами, которые выполняли хозяйственные операции Института; им было очень трудно совершать некрасивые финансовые операции под зорким наблюдением заместителя директора. Эти лица, все партийные, были назначены помимо моей воли и, как мне передавали, имели незавидную репутацию уже по своей прежней деятельности. Один мой шофер (не партийный), очень хороший человек, которого я знал уже несколько лет, так как он работал у меня в ГИПХ’е, как то сказал мне: