Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

Другим человеком, о котором я знаю, что его также два раза вызывали в ГПУ для допроса обо мне, была одна моя знакомая; ее и ее семью я знал около 8 лет и до конца 1929 года я не подозревал, что ее вызывали в ГПУ. Только перед самым моим от’ездом в Германию, в конце декабря 1929 года, она под величайшим секретом сообщила мне, что ее допрашивали в ГПУ относительно моего поведения и моих разговоров с ней и ее родными. Она подробно рассказала мне, какие вопросы были ей заданы и какие ответы она дала на них. Она сказала, что дала наилучшую характеристику моих поступков и убеждений, и прибавила, что такого честного и доброго человека редко можно встретить в настоящее время. Она решилась рассказать о своем последнем посещении ГПУ, потому что из расспросов она увидала, что мне может угрожать, если не арест, то допрос, и что я должен быть готов к этому нападению! со стороны ГПУ.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1930 ГОД

В Германию я выехал накануне Нового , года, получив подпись ГПУ на моем паспорте за час до отхода поезда, хотя разрешение на выезд было дано за несколько дней и были заказаны билет и спальное место. Я пробыл в Берлине два месяца и сделал в Центральной Лаборатории исследование о гидрогенизации ацетилена в этилен, при чем мне удалось избежать образования заметных количеств купрена (полимера ацетилена). Почти 90% ацетилена превращается в этилен, а 8% гидрируется до этана. Баварцы интересовались этой реакцией, потому что они имели на своих заводах отбросы кальций карбида и хотели их использовать, разложив их водой, чтобы полученный ацетилен превратить в этилен, как более дорогой газ, который имеет спрос на рынке.

Во время моего пребывания в Берлине я получил приглашение на торжественный акт Страсбургского Университета, где будет превозглашено о моем избрании почетным доктором химии. Я написал ректору письмо о своем согласии прибыть и просил прислать мне разрешение на в’езд во Францию по этому случаю. Несмотря на то, что ректором было возбуждено соответствующее ходатайство, я не получил разрешения вплоть до моего от’езда из Германии.

По совету моего приятеля X. я приобрел в Германии наилучший фотографический аппарат со всеми приспособлениями для увеличения снимков (все стоило около 500 марок) и решил на русской таможне заплатить соответствующую пошлину. Но в таможне Негорелое ни за что не хотели брать пошлины с этого аппарата и заявили мне, что он может служить для моих научных работ. В таможне вероятно знали, что я пожертвовал несколько тысяч марок на покупку аппаратов для Института Высоких Давлений, и потому отнеслись к фотографическому аппарату с такой снисходительностью.

Перед самым от’ездом из Берлина я был приглашен на завтрак, который был организован Обществом Немецких Инженеров по случаю! пребывания в Берлине меня и академика А. Ф. Иоффе. На этот завтрак был приглашен также и А. Третлер, представитель для осведомления инженерных и научных кругов обо всех новейших достижениях в Германии и заграницей или, как говорили тогда, для культурной связи между обоими странами. На этом завтраке немецкие инженеры и химики очень приглашали меня приехать на Второй Международный Энергетический Конгресс, который должен состояться в июне 1930 года в Берлине. Во время завтрака акад. Иоффе, хорошо владеющий немецким языком, сделал сообщение о современном состоянии СССР и осветил некоторые стороны жизни в таком свете, который не совсем точно освещал действительность; лучше было бы ему не затрагивать некоторых вопросов, так как можно было наперед сказать, что немцы не удовлетворятся его заключениями и предсказаниями. Я предпочел ничего не говорить, и не делать никаких возражений моему коллеге. После завтрака я попросил Третлера передать в Полпредство просьбу моих немецких коллег о желательности моего участия в Конгрессе, а если можно, то написать об этом и в Москву. Третлер обещал сообщить об этом полпреду и исполнил мою просьбу.

По приезду в Москву в первых числах марта я сразу заметил, что во многих советских учреждениях царит нервное напряжение, обусловленное, как мне передавали, непонятными арестами массы служащих; у многих чувствовалась неуверенность в завтрашнем дне, а начавшаяся принудительная коллективизация деревень и раскулачивание производили ужасное впечатление безнаказанного насилия и лицемерного отношения власти к крестьянам, ради освобождения которых от «гнета» царского режима якобы и была затеяна революция. Я ясно сознавал, что мы, и без того стесненные в свободе слова, будем в скором времени еще более стеснены в своих действиях. В моей голове все сильнее и сильнее крепло желание покинуть мою¹ родину, так как я пришел к заключению, что никакой пользы ей принести я не могу, а имею, наоборот, все шансы в скором времени попасть в лапы ГПУ. Как нарочно мой большой приятель X., имевший возможность слышать иногда секретные новости, исходящие из ГПУ, конфиденциально сообщил мне, что в ГПУ очень недовольны моим поведением заграницей; ему сказали, что напрасно Ипатьев видится с людьми, которых советский гражданин должен был бы избегать. Это новое предупреждение еще более подтвердило мое предположение, что советская власть считает меня опасным для себя человеком.

В виду того, что общественная организация Авиохима уделяла очень мало внимания развитию химической промышленности в СССР, несколько химиков и инженеров образовали инициативную группу, которая должна была подать докладную записку в Совнарком, изложив в ней главнейшие меры относительно дальнейшего развития, как мирной, так и военной промышленности. В эту инициативную группу вошли следующие лица: А. Н. Бах, А. Е. Чичибабин, Е. Брицки, А. П. Парай-Кошиц, М. А. Блох, Д. Гальперин, я и другие инженеры; ее возглавлял А. Н. Бах. Председатель Совнаркома А. И. Рыков вызвал всю группу в Кремль и после двухчасового заседания под его председательством было решено внести этот вопрос на рассмотрение правительства и, в случае одобрения предложенной программы, образовать при Совнаркоме особый Комитет по Химизации СССР. В скором времени после этого заседания был издан декрет об образовании Комитета по Химизации и его председателем был назначен секретарь Совнаркома, Н. П. Горбунов. Эта организация стала существовать с середины

1929 года, но главная ее деятельность стала проявляться в

1930 году. Комитет Химизации выделил особый Совет, который расматривал и решал все вопросы, а их исполнение проводилось в жизнь при помощи особой канцелярии, которую возглавлял П. И. Дубов. Главнейшие вопросы, которые приходилось разрешать в самом начале деятельности Комитета, касались, главным образом, выдачи субсидий по выполнению' научных работ на актуальные темы в лабораториях высших учебных заведений. Кроме этих вопросов Совет, имея в своем распоряжении не только советские денежные знаки, но также и иностранную валюту, мог командировать некоторых химиков заграницу для усовершенствования их в новых химических методах, которые еще не были установлены в СССР. Но эти командировки (их было только две) оказались очень плачевными событиями в истории деятельности Комитета.

До моего от’езда в Германию, в июне 1930 года, я принимал участие в нескольких заседаниях Совета и один раз в пленуме всего Комитета по Химизации, куда собралось несколько сот химиков, как московских, так и иногородних. Я должен был сделать доклад о новейших работах в области катализа под высокими давлениями. Мой доклад произвел очень выгодное для меня впечатление, и я использовал лестное ко мне отношение некоторых присутствующих на докладе видных большевиков, чтобы попросить у них содействия получить мне разрешение взять с собою заграницу для лечения мою жену. В особенности я просил Н. П. Горбунова походатайствовать перед ГПУ о выезде для лечения моей жены.

В заключительной речи при закрытии с’езда Комитета Химизации Н. П. Горбунов, подводя итоги работам С’езда, отметил важность сделанных за последнее время работ в исследовательских институтах и университетах, подчеркнув особое значение моих работ по катализу и прибавил, что советское правительство намерено в настоящее время создать особый Научный Институт, обставить его таким образом, чтобы там могли бы производиться самые точные работы. Тогда не будет никакой надобности акад. Ипатьеву ездить для выполнения его работ заграницу, а к нему будут из заграницы приезжать молодые химики учиться катализу и методу высоких давлений. Он сказал, что уже ищет место в окрестностях Москвы, где можно было бы в ближайшее время создать такой Научный Институт. Слушая эти речи и лестный отзыв о значении моих работ, я, однако, ни на одну минуту не верил, что эта идея Горбунова может быть осуществлена; большевики всегда много обещают и в начале кое-что исполняют, а потом все идет на смарку. Так оно и случилось: Научный Институт, в котором предполагалось сосредоточить работу максимум десяти наилучших ученых, не был создан.