Мартиролог. Дневники

Сегодня целый день провел в больнице. Мне разрезали мою шишку на голове и вырезали кусок для анализа. Доктор говорит, что анализы плохие и что: или опухоль не лечится совсем, или на 80 % лечится, если окажется определенного типа. Но, судя по всему, дело мое плохо.

Как я буду говорить с Ларой?

23-го лечу в Италию. Беру все вещи. Хочу поговорить с Михалом насчет того, как доделать картину, если я не смогу приехать в Стокгольм для этого. Я чувствую, что не смогу. С каждым днем все хуже.

А ведь прав был Борис Леонидович, а Лара? Когда сообщил, что мне осталось сделать лишь четыре картины. Помните спиритический сеанс у Ревика? Только Б. Л. считал неправильно. Он знал, что я сделаю семь фильмов, но считал также «Каток и скрипку», которую считать не следует. Так что он не ошибся.

Как Лариса воспримет все это? Как дальше вести себя ей по отношению к Андрюше и маме? Надо продолжать добиваться их выезда. Андрюше нужна свобода. Нельзя жить в тюрьме. И если мы пошли по этому пути, то надо идти до конца.

Мартиролог VII

Начат в Париже 10 января 1986 годаНа с. 564: Андрей в Париже, ул. Пюви де Шаванн, 10

1986

Январь 1986

Я в больнице в Париже. Уже пять дней. Мне делали первый курс (пятидневный) радио- и химиотерапии. Впечатление ужасное. Еще через 2–3 недели будет еще пять дней, и так еще четыре раза. Что это даст, никому не известно.

Сейчас позвонила Марина Влади (которая помогает нам вместе с Леоном Шварценбергом — врачом, который меня лечит). Позвонила и сказала, что Воронцов, посол, сказал ей, что Андрюшу выпускают буквально на днях. Неужели нужно смертельно заболеть, чтобы быть вместе! Теперь, Андрей, надо жить!

Ночная нянечка и Али пришли поздравить меня. Али — тоже ночная няня.

Да, вчера забыл важное: Марина дала мне на лечение два чека — на 16 и на 5 тысяч франков. Она просто ангел.

Живем (сейчас Лара) у Занусси. Все помогают. Франция хочет дать нам (очень скоро) паспорта и квартиру (государственную) и оплачивает лечение (до конца. Звучит грустно). Люси во Флоренции, в квартире, полной дорогой мебели и аппаратуры. В пустом доме. Опасно, кажется.

Чувствую себя плохо — вся брюшина онемела, и анестезия не проходит. Сегодня первую ночь спал без наркоза.

Только что были и ушли двое из советского посольства: Виктор Якович (видел его как-то у Кондрашова), культурный советник, и Александр Аристов, культ, атташе и первый секретарь.

Сегодня переехали и уже ночевали у Марины Влади. Ночью чувствовал себя неважно. Вчера выписался для передышки. Через две-четыре недели меня снова начнут мучить. Но надеюсь, что больница будет получше. То есть подороже.

Завтра из Парижа едет в Москву Наташа, которая зайдет к нам на Мосфильмовский и объяснит, как следует себя вести. Звонил в Москву, но Андрюши не было дома. Разговаривал с Олей, она, бедная, очень грустная.

Ночью было очень плохо: очень болели облученные места. И потом эти собаки!

Сейчас две задачи — дом, где можно было бы встретить наших. И делать это надо как можно быстрее. И потом — если бы я смог на своих ногах встретить их на вокзале. Только боюсь, что это невозможно будет.

Читаю «Колымские рассказы» Шаламова — это невероятно! Гениальный писатель! И не потому, что он пишет, а потому, какие чувства оставляет нам, прочитавшим его. Многие, прочтя, удивляются — откуда после всех этих ужасов это чувство очищения? Очень просто — Шаламов рассказывает о страданиях и своей бескомпромиссной правдой — единственным своим оружием — заставляет сострадать и преклоняться перед человеком, который был в аду. Данте пугались и уважали: он был в аду! Изобретенном им. А Шаламов был в настоящем. И настоящий оказался страшнее.

Андрюша Я[блонский] дозвонился до Москвы. Там уже знают, что они едут в Париж, у них кто-то откуда-то был и сообщил, что они летят в субботу.

Надо переиграть их переезд и устроить поезд. Из-за обысков в Шереметьеве и невозможности взять все необходимые вещи. Как странно — до сих пор ни Анна Семеновна, ни Андрюша не летали на самолете.

Провел совершенно ужасную ночь. Днем тоже — болит спина. Принял лекарство. Дышать стало труднее. Кашель. Поверхностный и болезненный.

Эту войну, которую я веду, надо выиграть. (Вывезти и Ольгу и выздороветь — хотя бы на несколько лет, чтобы сделать несколько картин.) И в том, что я ее выиграю, — нет сомнений, Бог поможет! А моя болезнь — это сотрясение, помогшее вывезти Тяпу и Анну Семеновну. Я выиграю, потому что мне нечего терять, я пойду до конца.

И главное — мне Бог помогает. Да святится Имя Твое!

Целый день лежал, не двигаясь. Страшная боль в спине (в позвонок).

Сегодня легче. Но до сих пор еще не вставал. Боюсь шевелиться.

Андрюша с Анной Семеновной прилетают в воскресенье.

После вчерашнего укола Леона всю ночь спал. И целый день. Опухоль на голове уменьшается, Леон говорит, что по ней можно судить о процессах в легких.

Вечером — поздно — говорили с Андрюшей, Анной Семеновной и Олей.

Утром вставал. И чуть не упал в ванне: потемнело в глазах, в затылке стало горячо, ноги ослабели… Еле добрался до постели. До сих пор трясусь от отвращения.

Сегодня спал. Сны.

Утром, кажется, лучше. Вставал умываться. Лучше.

Сольвейг: Норвегия. Печальные идеи.

Боль туповатая, глухая. Стараюсь не вставать.

Сегодня у Марины и Леона новогодний праздник для детей и их семей.

Разговаривал с Москвой. И с Мариной. Перепугана моей болезнью. Просила написать. Надо, конечно.

Видимо, я останусь дома, не поеду на аэродром. Слишком слаб. Это произвело бы на наших тяжелое впечатление.

Для Анны Семеновны и Андрюши (и для меня, когда смогу) найдено два варианта: квартира и резиденция. Надо выбрать.

Приехал Андрюша и А[нна] С[еменовна].

Анна С[еменовна] совсем не изменилась — только ослабела, конечно. Да и с дороги и от волнений устала. На улице бы я Андрюшу не узнал. Очень вырос — 1 м 80 см. Это в пятнадцать-то лет! Хороший, милый, зубастый мальчик.

Все это из области чудес.

Леон (с Мариной) написал письмо Миттерану, который в свою очередь написал письмо Горбачеву с просьбой. Горбачев приказал выпустить их немедленно. В прошлую субботу я писал (когда уже была достигнута договоренность, видимо) письмо на имя посла, а ровно через неделю они уже здесь. Невероятно.

Крис Маркер встречал и снимал встречу в аэропорте. И у Марины (я не смог встать и ехать на встречу на аэродром). В Шереметьеве над ними, конечно, поиздевались, отменили их полет из-за, якобы, неверно оформленных виз, но тем не менее отправили в последний момент. В результате потерялась сумка с вещами Андрея.

Выходил на двор. Но устал. К вечеру снова боль.

Вечером разговаривал с Мариной и Леоном, вернувшимся с ужина у посла Воронцова. На прощание Воронцов сказал: «Передайте Тарковскому, что он всегда может вернуться…» и т. д.