Екатерина Великая

Независимость внешней политики России от иностранного влияния — вот пункт, объединявший Панина с Екатериной. На обоих повлиял опыт Семилетней войны, когда сильной, но неумелой державой вертели то из Версаля, то из Берлина. Составляя инструкцию для князя Барятинского, направлявшегося в 1773 году послом во Францию, Никита Иванович возвращался к тем дням. «Руководство общими делами разделяется главными державами по мере умения каждой себе его присвоить, — с долей цинизма писал он. — До царствования Великой Екатерины Россия при всех своих успехах в прусской войне играла только второстепенную роль, выступая везде вслед за своими союзниками. При вступлении Ея величества на престол в Европе были две стороны: в первой находились Франция и Австрия… на другой стороне Англия и король прусский… с последним же сделался вдруг из неприятеля теснейшим союзником император Петр III; следовательно, и тут Россия, переменив политическую систему, осталась все же в значении державы, от посторонних интересов зависимой… Мудрость и твердость Ея императорского величества превозмогли, однако, скоро эту трудность, и свет увидел вдруг с удивлением, что здешний двор начал играть в общих делах роль, равную роли главных держав, а на севере — первенствующую» ^[1053].

Эта «в общих делах роль» не могла устроить прежних хозяев положения, поскольку им приходилось потесниться, чтобы дать Петербургу место на политическом Олимпе. Соответственно, появились рассуждения о том, что Россия самим фактом своего существования нарушает равновесие в Европе. Новый глава тайной дипломатии Людовика XV граф де Брольи писал королю: «Что касается России, то мы причисляем ее к рангу европейских держав только затем, чтобы исключить ее из этого разряда, отказывая ей даже в том, чтобы помыслить об участии в европейских делах… Нужно заставить ее погрузиться в глубокий летаргический сон, и если иной раз и выводить ее из этого состояния, то лишь путем конвульсий, например, внутренних волнений, заблаговременно подготовленных» ^[1054]. Король полностью разделял подход де Брольи, его приближенные тоже. «Эта государыня — наш заклятый враг», — писал о Екатерине министр иностранных дел герцог Этьен Франсуа Шуазель в Вену своему коллеге канцлеру Венцелю Антону Кауницу.

Попытка Екатерины выступить посредницей при заключении мира после Семилетней войны не была и не могла быть воспринята всерьез. Держава обанкротилась в результате разрыва Петром III союзнических связей, а новая императрица еще слишком непрочно сидела на престоле. Игнорирование прежними «друзьями» Австрией и Францией мирных инициатив России способствовало сближению Петербурга и Берлина. Последние сделались на время товарищами по несчастью и постарались извлечь максимум пользы из создавшегося положения.

В октябре 1763 года Екатерина подписала указ о назначении Панина «первоприсутствующим» в Коллегии иностранных дел, то есть фактическим главой этого учреждения вместо отправившегося в заграничное путешествие М. И. Воронцова. Теснейшая связь последнего с Францией сделала его непригодным для реализации новой политики: канцлеру просто не доверяли.

Уже в 1764 году Панин использовал проект русского посла в Дании Н. А. Корфа об основах русско-датского альянса против Швеции для создания своего, более масштабного документа. Творчески переработав предложения Корфа, Никита Иванович внес в альянс еще одного союзника — Пруссию и еще одну контролируемую сторону — Польшу. Затем он выступил перед императрицей с концепцией «Северного аккорда» — союза России, Пруссии и Дании как держав «активных», призванных контролировать Северную и Центральную Европу, подчиняя своей воле державы «пассивные», в частности Польшу и Швецию ^[1055]. В апреле 1764 года был заключен союз Петербурга и Берлина, через два года аналогичный договор подписала Дания, а в 1767 году — Польша. Русский двор под водительством Панина искал сближения и с Лондоном, рассчитывая включить его в систему «Северного аккорда», но здесь Никиту Ивановича ждала неудача. Англию вполне устраивал торговый альянс, но к политическому она относилась с большим предубеждением, поскольку в предыдущее царствование и так потратила в России много денег на субсидии. Теперь, обжегшись на молоке, британцы дули на воду, и надо признать, у них были основания.

Однако и сам по себе союз с Пруссией в 60-х годах XVIII века дал Петербургу больше, чем ожидалось. Его секретные пункты предусматривали денежные субсидии России от Пруссии в случае войны с Турцией, единство действий в Швеции и недопущение изменений в конституции Польши. Сохранение «счастливой анархии», как выражалась Екатерина, гарантировало слабость Речи Посполитой и ее безопасность для соседей. «Мы потеряем треть своих сил и выгод, если Польша не будет в нашей зависимости» ^[1056], — писал Панин.

Начальный план императрицы и ее вице-канцлера состоял в том, чтобы подобно Курляндии, где престол занимал послушный России герцог, посадить в Польше «своего» суверена. План этот удался благодаря присутствию русских штыков. Екатерина даже поздравила Панина «с королем, которого мы с вами делали» ^[1057]. Фридрих II благосклонно отнесся к кандидатуре Станислава Понятовского, а затем подтолкнул союзницу к желанному для обоих разделу. Идея была не нова. За предшествовавшее столетие соседними державами выдвигалось пять проектов раздела Польши между Россией, Пруссией и Саксонией. Еще в октябре 1763 года президент Военной коллегии З. Г. Чернышев внес на рассмотрение императрицы план «округления» границ по реке Двине, согласно которому, воспользовавшись междуцарствием, следовало получить польскую Лифляндию, а также воеводства Полоцкое, Витебское и Мстиславское. Однако в тот момент Екатерина еще не готова была к решительным действиям.

После начала первой Русско-турецкой войны Фридрих II настойчиво повторял предложения о разделе Польши. Екатерина и Панин ловко уходили от прямого ответа, все больше увязая в польских делах с диссидентами и конфедератами. Вольтер на всю Европу прославлял действия своей покровительницы, рассматривая Польшу как оплот католической реакции. Удар по Варшаве был для него ударом по Риму. «Северная Семирамида направляет 50 тысяч человек в Польшу, чтобы утвердить там терпимость и свободу совести, — писал он в 1768 году друзьям в Париж. — …Вот первый случай, когда знамя войны разворачивается только для того, чтобы достичь мира и сделать людей счастливыми» ^[1058].

Австрия, чувствуя, что ее вот-вот обойдут при дележе земель, в 1771 году заключила союз с Турцией. На деле она не собиралась воевать ни с Петербургом, ни с Берлином, ее демарш был лишь способом попасть в число пайщиков. Но Вена намеревалась воспрепятствовать подписанию выгодного для России мира с Портой и приращению территории за счет Крыма. Чтобы развязать уже туго затянувшийся узел конфликта в Восточной Европе, Польшу принесли в жертву.

На карикатуре, посвященной первому разделу Польши, изображены четыре монарха. Екатерина II и Фридрих II держат карту, как бы беседуя и указывая на куски, которые им нравятся. А Мария Терезия и ее сын Иосиф II, стыдливо отвернувшись от соучастников, тоже тычут пальцами в западные районы Речи Посполитой. Мария Терезия так темпераментно отстаивала права польских католиков, что заслужила у нашей героини презрительное прозвище «Святой Терезии». Тем не менее именно Австрия начала раздел. Когда А. В. Суворов взял штурмом Краковский замок — последний оплот конфедератов, Вена ввела войска в Галицию. Фридрих II советовал давним противникам: «Велите посмотреть в ваших архивах, не найдутся ли там кое-какие притязания на то или другое польское воеводство… Нужно воспользоваться случаем: я возьму свою долю, Россия свою» ^[1059]. Договор был заключен 5 августа 1772 года. Австрия удержала те земли, на которые вошла. Пруссия получила Померанию, Россия — восточную часть Белоруссии до Минска и часть Ливонии. Кауниц назвал действия русского кабинета «образцом политической мудрости».