Реплика в зал. Записки действующего лица

Фильм "Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен" стал комедийной классикой. Слава богу, что режиссер спас для роли Евстигнеева. Все последующие режиссерские работы Климова, как принято говорить, оказывались заметными явлениями отечественного кино. Это бесспорно. Но в данном случае речь идет не о сделанном в профессии, а о том, что соответствующе сформировало его и подвигло ответить согласием на коварное ермашовско-яковлевское предложение, сломавшее ему жизнь.

Он сбежал с должности кинематографического лидера уже через полтора года. Но, наломав дров, и сам оказался сломлен. После "Иди и смотри" он прожил еще 18 лет и не снял ничего! Ни-че-го!

Горько. Талантливый человек, воздвигнутый недобрыми волями на непосильную для него роль, согласившись ее исполнить, сам себя и спалил, обрек на годы бесплодия. Неразумный каратель - он и себя не пощадил. На творчество сил не осталось. Коллеги вокруг барахтались, как могли, сопротивлялись безденежью, развалу студий, отсутствию проката, а иным и в этих обстоятельствах удалось сделать по несколько хороших картин. Процесс шел, как мог. Но уже без него. "Славный" же V съезд, оказавшийся, в конце концов, его жизненной катастрофой, вместе с последующими, как теперь ясно, совершенно бессмысленные трудовыми бдениями нового секретариата, все чаще стали вспоминаться людьми с иронией, сожалением, а больше с ужасом

В этом смысле Элема Климова можно считать жертвой советско-партийного режима, причем принесенной на алтарь отечества в несколько кафкианско-босховском ключе.

Ф. Ермаш говорил, что это он предложил А.Яковлеву кандидатуру Э.Климова. Говорил, правда, в свой поздний, уже пенсионный период, когда описывал в газете любовь к А.Тарковскому, то есть, доказывал вопреки наветам свою всегдашнюю продвинутость в новом и передовом. Если было так, как он говорит, то и тогда ясно, что А.Яковлев отлично понял, о ком идет речь. Согласился, потому что давно был готов к такому предложению.

Проведя десять лет послом в Канаде, только недавно вернувшийся в Москву Александр Яковлев не мог, конечно, настолько хорошо знать киношную элиту, чтобы мало-мальски осознанно вышелушить из нее фигуру, способную пройти горнило голосований и сменить Льва Кулиджанова.

Так что, пользуясь правами драматурга, имеющего свою версию, представлю на минутку, как гуляет Александр Николаевич вечерком по дорожкам в закрытой, отделенной от прочих российских земель элитной зоне, и видит на волейбольной площадке парня, лихо бьющего по мячу.

- А чей это?

- Это Германа Степановича сынок, режиссер. Слышали, наверное, "Агония"...Натерпелся от Ермаша, бедняга...

- А, понятно... - и пошел дальше член Политбюро, сильно задумавшись.

Отца Элема Яковлев мог хорошо знать. Оба на разных этапах своих карьер занимались похожими делами: тот - партийный контроль ЦК, этот - член Центральной ревизионной комиссии ЦК. Оба проверяют, следят за порядком. Один в начале своей карьеры занимался делами реабилитации, другой - в конце. Такое получается совпадение-сходство. И вот выясняется, что сынишка Германа Степановича - кинорежиссер! Не забудем, что все происходило задолго до того, когда коммунисты потянулись сдавать членские билеты и даже смело их рвать, оказавшись в телевизоре.

Когда же Яковлев "изучил вопрос", то совсем убедился, что угадал: с одной стороны, парень натерпелся при старых порядках, а, значит, будет крушить с удовольствием, с другой, - все-таки он "из наших".

Захваченный масштабной целью - побыстрее перевести отечественный кинематограф на новые рельсы, которые, правда, никто еще не уложил, Яковлеву тем более не пришло в голову приглядеться к личным особенностям того, кого он вознамерился поставить во главе погрома.

А худший вариант, чем тот, который он выбрал, придумать было трудно: одни противопоказания, если приглядеться. Причем для всех - и для огромного творческого коллектива кинематографистов, и для самого выбранного. Повышенная впечатлительность и душевная ранимость, которыми Элем был наделен - верные спутники в художественном творчестве. Но они - беда для руководителя. К тому же Климов - он и сам в этом признавался - всегда был крайней неудовлетворен всем, что делал как режиссер, и очень от того страдал. Внутренние страдания не могли не проявляться и во вне, неся в свою очередь страдания окружающим. И совсем уже трагическую печать наложила на его существование, его сокрушала - потеря Ларисы. Все это сплелось, перемешалось, по-особому прочертило его личность. К моменту выдвижения он был (стал) запредельно субъективным, категорично резким и очень не добрым.

Чтобы сберечь такого человека для кино, его никак нельзя было выдвигать "на должность". А ему соглашаться. Что и стало ясно с первых же шагов. Он начал палить себя и всех вокруг. Если не всех, то многих. Особенно, с кем можно было свести счеты. Страсть низкая, но у определенных натур способная проявлять себя очень сильно.

Выяснилось, что он не умеет делать то, за что легкомысленно взялся. Он и на высоком посту остался индивидуалистом-художником, перевозбужденным обстоятельствами. Менеджерских, продюсерских черт в нем не оказалось. Тут скорее добился бы успеха некий по-умному уравновешенный рационалист, способный при всех жизненных поворотах не терять из виду финал дела, умеющий отбрасывать по пути к конечному успеху личностное и второстепенное. То есть, нужен был не Климов...

Ему не повезло. Советские яковлевы никогда не бывали озабочены психологическими нюансами. Большевики вообще, как известно, особо не утруждались интересами гуманизма, как абстрактного, так и по-человечески конкретного.

Довольно точно, мне кажется, критик Любовь Аркус обозначила в "Новейшей истории кино" причины, приведшие к избранию Элема Климова первым секретарем: "В сложившейся ситуации, - пишет она, - ни одна кандидатура не могла получить всеобщего одобрения, однако фигуру Климова со всеми оговорками можно счесть компромиссной. "Консерваторы", выбиравшие из многих зол, посчитали его избрание злом наименьшим: во-первых, будучи сыном крупного партийного чиновника, он... неосознанно воспринимался ими как "социально близкий", что никем не формулировалось, но всеми подразумевалось; во-вторых, он принадлежал к типу "человека общественного", то есть того, кто даже и вступая в оппозицию к системе, все же ощущает себя внутри ее, а не вне. Еще больше оснований расценить результаты выборов как свою безоговорочную победу у "либералов": энергичные, талантливые, нисколько не похожие друг на друга фильмы Климова, все как один отмеченные "печатью формализма" и идеологической неблагонадежности, почти всегда вызывали официальное неудовольствие..." (Том IV, стр.69).

Тут все правильно. Забыт только "личностный фактор". Ведь власть предержащие, говоря по-простому, коварно "подставили" Климова. Одни его слабости они использовали, на другие закрыли глаза. У торопящихся все перестроить была своя корысть - весьма грозная и совершенно немилосердная. Под каток этой корысти и угодил Климов, и был раздавлен, и до срока кончился как творец. И по существу разделил судьбу тех в кинематографе, не менее знаменитых и талантливых, а даже и более, кого раздавил сам.

Если оглянуться и реально оценить сделанное членами нового ордена, собранного под свое знамя лично Климовым, выяснится, ничто из придуманного ими в организации кинематографа, в его экономике и производстве, для дела не понадобилось, оно никак не было использовано в реальной, последующей жизни российского кино. Российское кино вставало с колен, одолевая придуманные для него муки, по совсем другим правилам и законам, чем те, что прочерчивали революционные новобранцы.

Не по тому ли, увидев тщету усилий, Климов уже через полтора года ушел, спрятался дома. Поступок нормальный для совестливого человека, но если бы не последствия того, что успелось наломать! Ведь то ценное, что было уничтожено, - исчезло навсегда.