Неруда

Возможно, Неруда унаследовал особую впечатлительность и страсть к чтению от своей матери? Мы располагаем некоторыми сведениями о Росе Нефтали Басоальто, но точно ничего не подтверждено. В общем, с генетическим кодом все весьма непросто.

Лауру, родную сестру поэта, мало интересовала поэзия да и литература в целом. Но Пабло — ее родной брат, и она его беззаветно любила, как, впрочем, и младшего брата — Родольфо. Это была истинно сестринская любовь, незамутненная преклонением перед славой. У Лауриты — маленькой, хрупкой с виду женщины с ястребиным носом — дьявольски независимый нрав: ей чужда лесть и она умеет выпустить острые коготки, если старший брат чем-то ее заденет; она спокойно говорит ему в лицо даже малоприятную правду. Он родной брат — и все тут! Какое ей дело до его славы, до всех почестей на свете? Она любит обоих братьев и, уповая на силу кровного родства, всячески пытается их сблизить, хотя они давным-давно отошли друг от друга. Из-за чего? Будто сама жизнь зачем-то вырыла меж ними глубокий ров и повела их разными путями. Но Лаурите одинаково дороги оба брата, что старший, что младший… Так испокон веку велось в их роду.

Братья встречались очень редко. И все же Пабло по-своему любил Родольфо. В нем он видел истинного представителя семейного клана Рейесов: все та же череда самых разных профессий, постоянное невезенье в делах… Но зато какая любовь к прекрасному полу! Этой семейной чертой Пабло всегда гордился. После всех провалившихся начинаний Родольфо наконец утих и стал муниципальным служащим. Однако через несколько лет, выйдя на пенсию, он все-таки открыл магазинчик в Ла-Гранха. Приезжая в этот район Сантьяго по своим депутатским делам, я всегда навещал его. Пабло с восхищением рассказывал мне о бесчисленных женах брата. «Под стать знаменитому Родольфо Валентино ^{24}», — как-то заметил я. «Да нет, наш, пожалуй, поскромнее», — возразил Пабло, приподняв одну бровь. Себялюбивый, мнительный Родольфо, хоть умри, не хотел ни в чем уступать старшему брату.

Впервые я познакомился с ним однажды утром в «Лос Гиндосе», в доме у Пабло. Поэт сдержанно представил мне человека, внешне спокойного, с приятными чертами лица чисто испанского типа.

«Мой брат, Родольфо», — сказал он. Почувствовав, что шумное проявление радости здесь ни к месту, я пожал руку и, бросив привычное «очень приятно», почти тут же оставил их вдвоем. Братья о чем-то поговорили, стоя в саду, и Родольфо удалился.

Спустя какое-то время Лаурита с сияющим видом, приложив палец к уголку рта, точно речь пойдет о важной государственной тайне, поведала мне, что в «Лос Гиндосе» собираются отметить день рождения Родольфо. Она, как главная зачинщица этого праздника, радовалась больше всех. Еще бы! У братьев вроде налаживаются отношения!

Ни до этого, ни после я уже никогда не видел, чтобы поэт так тщательно, так любовно, вникая во все мелочи, готовился к празднику. От Лауриты я узнал, что гости соберутся не вечером, а, по желанию Родольфо, прямо к обеду… Большой стол вынесен из дома и поставлен возле деревьев, словно в какой-то пьесе Чехова. Мне рассказывали, что Неруда с детства обожал пить воду из бокалов цветного стекла. Вот и теперь на столе красуются великолепные мексиканские бокалы — синие, темно-красные, густо-зеленые, правда, для вина, а не для воды. Их расставил сам хозяин. Он и фарфор выбрал по своему вкусу, и обошел весь сад, срезая к столу только что распустившиеся цветы… Против каждого прибора Неруда кладет нежные розы и анютины глазки, чтобы они лучше оттеняли холодный металл ножей. День по-настоящему весенний, благодатный. Он и должен быть благодатным, потому что станет днем памятной, знаменательной встречи. Все начнется ровно в час. Гости — в основном это друзья Неруды — заметно взволнованны. Они ждут не дождутся того момента, когда сумеют отпраздновать «великое воссоединение» братьев. Часы бьют один раз. Проходит несколько долгих минут. Виновник торжества явно задерживается. Но мы еще готовы считать, что он, как некоторые теперешние чилийцы, опаздывает намеренно, «для фасону». Половина второго — Родольфо нет и нет. Лицо бедной Лауриты каменеет. В расширенных глазах — тревога. Кто-то из гостей уходит в сад, беседует о том о сем, чтобы убить время, вернее, не томиться ожиданием. Два часа ровно. Неруда все еще в хлопотах. Он — хозяин дома и обязан как можно радушнее встретить брата! В три часа поэт сдается, хотя не говорит ни слова о своем поражении. Он хлопает в ладоши и зовет гостей к столу, чтобы отпраздновать день рождения Родольфо, так и не почтившего их своим присутствием. Неруде наверняка не по себе. Подумать — такая странная выходка! Но он не показывает виду и лишь бросает, пожав плечами: «Ох уж этот братец!..» Сестра подскакивает как ужаленная и кричит пронзительным голосом: «Что значит — братец! Да он всегда был умнее тебя. А в детстве ты вообще плохо соображал!»

Дальше все шло, как положено. Мексиканские бокалы осушались с удивительной быстротой. Поэт разговаривал легко и оживленно. Лишь Лаурита не могла скрыть своего отчаяния.

16. Начало

Я не однажды рассказывал, что мне посчастливилось обнаружить в двух объемистых распечатанных пакетах, которые лежали на длинном столе поэта в Исла-Негра. Дело было зимой, в воскресный час сиесты, когда кругом все затихло. Меня как толкнуло заглянуть в эти пухлые конверты. Оказалось — школьные тетради Лауриты для контрольных работ. Но на обратной стороне каждой странички — стихи, переписанные совсем другой рукой. Знакомый почерк поэта… Как мало он изменился за сорок с лишним лет! Это стихи мальчика, подростка. Сам Неруда говорит, что его первое стихотворение — несколько неумело срифмованных слов. На одной из страниц тетрадки — непременный для поэтов «Ноктюрн». Неруда опубликовал его, когда ему не было и четырнадцати лет. Видно, что стихи написаны еще неопытной рукой.

В газете своего дяди Орландо Массона, которую раскупал «народ грубый и вольный», Нефтали Рейес печатает стихи, рифмуя «любовь» — «кровь», «пламень» — «камень», «разлука» — «мука». Это еще не настоящая поэзия, но в ней есть нечто дерзкое для слуха такого будничного деловитого городка, как Темуко.

Стихи, опубликованные в столичном журнале «Корре-вуэла» от 20 октября и 25 декабря 1918 года, а затем от 5 и 12 февраля 1919 года, тоже не шедевры, но они предварили рождение поэта, и в этом их несомненная ценность.

В предисловии к своей книге «Житель и его надежды» Неруда утверждает, что у него в те времена было драматическое восприятие жизни.

В пятнадцать лет поэт напишет свободным стихом «Простые минуты». И кто-то будет ломать голову — читал или не читал он в ту пору уругвайского поэта Карлоса Сабата Эркасти. Позже Неруда снова обращается к рифме.

Его очень радует первая литературная награда за стихотворение «Идеал единства». И не важно, что это всего лишь третья премия на скромнейших поэтических состязаниях в Каукенесе, неподалеку от родного Парраля. Члены жюри — Анибаль Хара, Доминго Мельфи и Альберто Мендес Браво. Первые двое станут со временем известными журналистами. Мельфи, с его аналитическим умом, займется еще и историей Чили.

Следом за первой литературной наградой пойдут и другие — одна за одной, но пока еще негромкие, скромные. А в 1920 году Неруда завоюет первую премию на Весенних поэтических состязаниях в Темуко.

Не раз отмечалось, и вполне справедливо, что нерудовская поэзия в своей основе автобиографична. Об этом говорит одно из его самых ранних стихотворений — «Моя студенческая жизнь». Поэт сидит с рассеянным видом на занятиях, ему слышатся женские голоса, а в голове бродят бунтарские мысли. Он еще в преддверии, в предчувствиях… Стихотворение «Плач опечаленных» — о собственных переживаниях. И одна из постоянных тем — «Ты вечером мне приснилась…» Поэт уже сознает, что сама его жизнь может стать предметом поэзии. Он с детства любил писать стихи ко дню рождения — себе, своим близким, друзьям. В стихотворении «Мои ощущения» он напишет: «Шестнадцать лет тому назад / родился я в том городке, / белесом, запыленном и далеком, / и ничего о нем еще не знаю». Это одно из первых упоминаний о Паррале в его поэзии. В Неруде рано проявилось стремление утвердить себя как личность. «О, как мне памятно, что в десять лет / я прочертил свою дорогу, наперекор всем бедам, / готовым одолеть меня, / пока я буду пробираться тропою долгой». А о чем он мечтал в ту пору? Полюбить женщину и написать книгу. Неруда не без иронии признается, что потерпел полное поражение. «Нет, я не победил, / коль вместо книги — рукопись, да черновая, / и не одну-единственную полюбил, / а пять иль даже шесть».