Из одного котелка

Иллюзии!

Иллюзии, за которые пришлось расплачиваться слишком дорогой ценой…

Их развеяли вскоре винтовочные залпы во время расстрелов, скрип виселиц, стоны родной земли, обнесенной колючей проволокой, превращенной в один огромный лагерь смерти…

А какова же была историческая правда, на основании которой мы могли бы осуждать тех, на чью помощь мы, поляки, рассчитывали?

В то время, когда в Польше храбро сражались с врагом польские полки и дивизии, все гражданское население, когда гибли тысячи людей, за четыре месяца войны на Западе Германия потеряла лишь 696 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести и 11 самолетов…

А может быть, те, на чью помощь мы надеялись, были в то время слабыми и беззащитными? Вот ответ на этот вопрос: в день нападения Германии на Польшу Франция держала под ружьем 2 миллиона солдат!

А позднее в течение 9 месяцев еще большее количество английских и французских солдат бездействовали, расположившись в укрепленных пунктах вдоль франко-германской границы. Они не думали не только о военных операциях, но даже о боевой подготовке. Командование было занято организацией отпусков и обеспечением «необходимых развлечений». И все это для того, чтобы солдаты не имели времени задуматься над истинным смыслом этой войны. Введение светомаскировки явилось предлогом для оживления ночной жизни в крупных городах. Противогазы, которые носило гражданское население, стали модным женским реквизитом. Большую популярность завоевала песенка Шевалье, в которой тот восхвалял войну, где никто ни в кого не стреляет, и издевательски подтрунивал над поляками, «позволившими» убивать себя, несмотря на то что на свете столько красивых женщин…

В это даже трудно поверить! А может, это был всего лишь парадокс в период большой трагедии польского народа? Нет!

Польша, подвергшаяся нападению со стороны фашистской Германии, что угрожало ее существованию, рассчитывала на помощь союзников, в то время как их главной целью было натравливание Германии на Советский Союз, на единственную страну, которая была кровно заинтересована в защите независимости Польши и одна из всех была в состоянии спасти Польшу от гитлеровского ярма.

Такова, к сожалению, историческая правда, которую я еще тогда, на советской земле, не знал.

На советской земле…

«Можно ли им верить? Помогут ли они нам?.. Откроют ли второй фронт? — размышляли солдаты. — Ведь это же капиталисты. Многие из них даже помогали Гитлеру прийти к власти и способствовали могуществу фашистской Германии. Захотят ли они помочь нам, Рабоче-Крестьянской Красной Армии?..»

На усталых солдатских лицах видна озабоченность. Каждый день этой войны — схватки Красной Армии с фашистским зверем — приносил все новые и новые трагические жертвы: гибли люди, горела советская земля…

Многие из нас надеялись и рассчитывали на открытие второго фронта. Но далеко не все дожили до 6 июня 1944 года, когда союзники высадились наконец во Франция. Итак, второй фронт открылся за 11 месяцев до окончания военных действий, когда наступил коренной перелом в ходе второй мировой войны и когда стало очевидным, что Советский Союз способен самостоятельно довести войну до победоносного конца и освободить народы Европы от фашистской неволи…

Где-то на севере загрохотали орудия. Спустя несколько минут появился командир батареи. Он был явно не в духе.

— А ну, ребята, по машинам! — скомандовал он и показал направление движения — по полевой дороге, затерявшейся среди полей, зигзагом уходившей на юг.

Значит, снова отступаем.

В ушах звучали еще слова только что зачитанного приказа Верховного Главнокомандующего: «Отступать дальше — значит загубить себя и вместе с тем нашу Родину… Ни шагу назад без приказа высшего командования. Таков призыв нашей Родины».

Несмотря на это, «29 июля противник передовыми частями форсировал р. Кагальник в районе Новобатайска и, преодолевая сопротивление частей 18-й армии, продолжал развивать наступление в южном и юго-восточном направлениях, стремясь выйти в глубокий тыл нашим частям, действовавшим на кущевском направлении и Таманском полуострове» [16].

Однако это был один из последних значительных успехов немецких войск на этом участке фронта. Приказ Верховного Главнокомандующего медленно, но последовательно претворялся в жизнь.

Наиболее тяжелые августовские дни отступления были уже позади. Теперь мы более организованно отходили на новые позиции.

Вокруг тянулись поля с черными заплатами сожженных скирд. Не придется врагу есть хлеб из нового зерна.

Перед нами по-прежнему вьется узкая полевая дорога, окутанная облаком серой пыли, взметаемой колесами автомашин, гусеницами тягачей и тракторов, копытами лошадей и солдатскими сапогами.

Обочины дороги забиты пехотой. Вот уже несколько недель отступает она с боями из-под Ростова, а может, и с самой Украины… Почерневшие от пыли солдаты еле держатся на ногах.

Мы все еще отступаем.

На лицах солдат застыл трагизм, глаза неподвижно уставились под ноги, на разбитую колею дороги, по обочинам которой лежат раздувшиеся туши лошадей и трупы людей.

Повсюду одна и та же страшная картина. Удивительно, но мы смотрим на все это спокойно, почти равнодушно. Я никак не могу этого понять. Временами мне кажется, что я рассматриваю нарисованную на холсте картину какого-то художника.

— Ну, эти уже успокоились навсегда. — Мухамед Исмаилов снова достает свой большой кожаный кисет. — Закурим, пока живы!..

— Да, жаль людей, — отвечаю я ему, с трудом глотая слюну. Хочется пить. Первые дни августа в этих краях особенно жаркие.

Но мы страдали не только от зноя. Мы уже удалились довольно далеко от Дона. Позади остались Батайск, Тихорецкая и Армавир, река Кагальник. Позавчера перешли Кубань… Все время, пока переправлялась наша батарея, над головой висели вражеские самолеты. Окрасилась в красный цвет и эта река… Нашим расчетам и на этот раз удалось преодолеть эту водную преграду без потерь, не считая, конечно, нескольких раненых. Но в то время это было обычным явлением.

Обгоняющие нас грузовые автомашины исчезают в клубах пыли. Она лезет в глаза, уши, оседает на потрескавшихся губах. Тракторы, скрежеща гусеницами, продолжают движение. Раскаленное солнце по-прежнему висит над головой. От мокрых гимнастерок разит потом, спина невыносимо чешется…

Поворот. По обеим сторонам дороги снова повсюду воронки от бомб.

И когда уже казалось, что мы живьем сгорим от знойного солнца, сверху на нас хлынул стальной дождь.

Рев пикирующих самолетов слился со взрывами первых бомб. Они падали с каким-то резким, пронзительным визгом, назойливо сверлящим мозг.

Взрывы и столбы огня, свист осколков, вой моторов, снова взрывы. У меня было такое ощущение, словно тело мое стало удивительно легким, невесомым. Но это ощущение длилось недолго, зато казалось, что рев моторов и грохот рвущихся бомб не имеют ни начала, ни конца.

Гудела, дрожала и ходила под ногами кубанская степь.

Именно тогда я понял, что можно быть очень смелым человеком, но не привыкнуть никогда к мысли о том, что тебя повсюду подкарауливает смерть. Я всегда испытывал перед ней страх, всегда тяжело переживал гибель своих товарищей, хотя всякий раз по-иному. Поэтому, как только я слышал вой над своей головой, я инстинктивно искал спасения. В эти минуты казалось, что только земля может укрыть от грозящей опасности. И уж совсем не хотелось думать о том, что можно остаться в ней навсегда.

Итак, на землю, в поисках спасения от смерти!

Однако не всем суждено в такие минуты обнять землю дрожащими руками, прижаться к ней, как к матери. С какой завистью смотрели мы теперь на широкие поля, по которым мчались обезумевшие от страха лошади, где прятались пехотинцы и беженцы.

Для нас не было приказа спрыгивать на землю…

Тракторы по-прежнему тащили орудия по опустевшей уже дороге, пахнущей сгоревшим порохом, усеянной воронками.