Истоки (Книга 1)

- Хорошая у твоего дружка Хейтеля невеста, а?

- Ладно, братка, придуряться-то! Я ничего не видал.

Полученные от брата листовки Денис принес в цех. Читал листовку полным молодым голосом. Не замолк, когда протиснулся к нему Гуго Хейтель.

Звонкая пощечина ошеломила Дениса. Аккуратно сложив листовку вчетверо, он передал ее подручному. Потом с невероятной медлительностью обеими руками взял Гуго Хейтеля за манишку, поднял. На кулаках вынес из цеха и, только тут придя в себя, осторожно положил на кучку шлака.

В тюрьме держали Дениса девяносто дней. Последний раз фотографируя его в профиль, тюремный чиновник, прыщеватый господин с приплюснутым носом, сказал довольно:

- Твою физиономию не забудешь: разбойная. На Крупновых не жалеем бумаги, всех сфотографировали. - Он улыбнулся вежливо-нахальными, навыкате, как у старой собаки, глазами. - Второй раз не попадайся: пропадешь. Кланяйся в ножки герру Хейтелю и дочке господина директора гимназии. Говорят, ты просто бешеный дурак и золотой мастер.

Первым человеком, встретившим Дениса апрельским солнечным днем на воле, была Люба. Мелкими крапинками едва заметных веснушек покрылось посмуглевшее от весенних ветров лицо, припухли губы, а нижняя чуть треснула. Тихим, горячим шепотом говорила девушка:

- Славный юноша, смелый человек, но так не надо.

- Жалко инженера?

- Тебя жалко, Денис, тебя. Нельзя так.

- А как же?

- Вместе будем думать. - Загадочно улыбнулась, облизала треснувшую губу, сунула руку в карман его пальто, сплела свои пальцы с его пальцами. - Ты должен меня слушаться. Я старше тебя на целых два года.

- А меня кто будет слушаться?

- Да я же и буду...

До дому проводила Люба Дениса и в дом вошла, смело сняла пальто, платок, встала перед ним в темном платье. На шее пульсировала жилка, наивно круглились девичьи груди. Когда юркнула в горницу, мать сказала:

- Каждый день, как ласточка, прилетает к нам.

Пошел проводить Любу. В темноте шумел теплый дождь, могучий поднимался дух от оживающей земли, клокотали в яру ручьи. Скрежетанием ломающегося льда тревожила Волга хмельную весеннюю ночь. Укрывшись с головой плащом, Денис и Люба стояли под голой березкой, окутанные влажным туманом. С тех пор бережная, преклоняющаяся любовь связала Дениса с девушкой.

Маленькая, неистовая, она не щадила своих опаленных зноем, треснувших губ. Потом вдруг замирала на руке Дениса, пугая его безжизненным покоем. Проходила минута-другая, и снова, будто журчание ручья, тек ее чистый тихий голос.

Часто приходила Любава в дом Крупновых, читала рабочим книги, спорила с ними. Удивительно было Денису видеть среди сильных и грубых людей ее, хрупкую, нежную, слышать тихий, с повелительными интонациями голос.

Однажды, возвращаясь с нелегального собрания, они перебрались на лодке за Волгу, в Нижнюю Часовню, там повенчались. Люба не опустилась, как предрекал ее отец. С годами похорошела, будто налитое яблоко, овеянное августовскими зоревыми ветрами; жесткими и сильными стали маленькие руки. Чистоте и порядку ее дома завидовала не одна соседка. По всему рабочему поселку славилась семья спаянностью, трезвостью, чувством собственного достоинства. Незримые прочные нити связали Крупновых с рабочими кружками Поволжья и столицы...

После работы спускались к реке. Далеко вверх, до Лебяжьего проранка, гнал Денис лодку. Жена сидела за рулем, напевала песенку о перепелке. Катал он ее по заводям и протокам, потом складывал весла, как птица крылья. Любава пересаживалась на его колени. Лодку медленно сносило течением.

Алмазными звездами горело над Волгой небо, и чуден был ночной мир вокруг: вверх глянут - небо, вниз посмотрят - все то же небо, с теми же как бы дышащими звездами и тем же круторогим месяцем...

Александр и Рэм Солнцев передали печь второй смене. По дороге в душевую их догнал Денис.

- И я был добрый, да жизнь отучила. Бей зайца по морде, волчьи зубы отрастут. Честное слово, Денис Степанович, я изобью Саньку, - говорил Рэм с усмешкой.

- Сань, боишься? - спросил Денис.

- Рука не подымется на сироту, - не сразу ответил Александр.

Вдруг в лице Рэма мелькнуло что-то жестокое и решительное.

- Мое доверие и тем более дружбу нелегко завоевать. Даже отцу родному, - с каким-то особенным значением сказал Рэм. Он вполне насладился смущением Александра, усмехнулся. - А тебя считаю другом. Цени, Сашка.

- Ладно. Ценю.

- Не переходи дорогу. Понял?

- Дорога твоя путаная, как лисий след.

- Я сомну любого, кто встанет на моем пути.

- Ты о Марфе Холодовой, что ли?

- Хотя бы! - Глаза Рэма нагловато и умно улыбались. - Я отдал ей свою рыбу. Сулилась отблагодарить: звала на уху.

Папиросу докурил до конца, обжигая красные беспокойные губы.

Александр вспомнил: как-то на гулянке в комнате знакомых девушек Рэм ругал мачеху, плакал, а потом горячим утюгом крест-накрест провел по своей обнаженной груди. Две полосы, как два розовых шарфа, перекрестили грудь. Марфа Холодова смазала вазелином и присыпала содой обожженную кожу. А Александр сказал ей: "Не знал, что тебе нравится жареное, а то бы давно опалил свою башку в мартене".

- Слушай, Александр Крупнов. Одна женщина бросила меня, когда мне было два года, - это мать. Другая поссорила меня с отцом и выжила из дому - это мачеха. Третья должна быть моим другом. Кто помешает этому, того я сомну. Понял?

Парни встали в позу драчливых петухов. Денис растолкал их:

- Ошпарю кипятком, ощиплю! Эх, Рэмка, зря ты ушел от отца. Скучает, поди, по тебе?

- Хо! Бодряк железобетонной конструкции. Что ему? Жена молодая...

- Не наскакивай на родителя, Рэм.

- Хо! На моего Тихона Тарантасовича нападать - все равно что лбом броневую плиту таранить. Жесткий подход к человеку я тоже считаю самым честным. Мягкие люди - притворщики, хитрюги.

Денис сжал плечо Рэма.

- Не смотри высоко: глаза запорошит. А ну как человеку не понравится твой жесткий подход? Ты не наговаривай на Тихона Тарасовича, да и на себя. Люди вы добрые.

- Он добрый с женой да с моей сестренкой Юлькой. Во всем потакал ей. А меня, знаете, как школил без матери-то? Наступают каникулы, диктует: "Рэмка! Можешь отдохнуть - иди в каменоломню. Заработанные монеты твои". Впрочем, он прав, мой Тихон Тарасович.