Полковая наша семья

- Братва! Почту получай!

Всех словно ветром сдуло. Пошумели, пока разбирали письма, а потом стало тихо. Даже те, кто не получил долгожданной весточки, чтобы не мешать чужой радости, молча отходили в сторону, на ходу доставая кисеты с махоркой. Но нашлось и письмо, которое было адресовано всем.

Парторг роты гвардии старший сержант Воронов приберег его, как он сказал, "на закуску". Выждав подходящий момент, когда все прочли полученные письма, он стал созывать к себе автоматчиков:

- Письмо, ребята, письмо для всех!

Ребят долго упрашивать не пришлось, и через две-три минуты все уже тесно окружили парторга, плохо скрывая нетерпение.

Письмо оказалось от гвардии старшего сержанта Алешина, находившегося на излечении в госпитале. Он, как водится, начал с привета к своим сослуживцам, писал, что никак не дождется того дня, когда опять вернется в свою боевую семью. Рассказывал о тыловой жизни, о том, с какой жадностью здесь ловят каждое сообщение Совинформбюро. Потом подробно и с восторгом о душевном отношении врачей и сестер к фронтовикам. Особенно... сестрички Анечки. В конце письма Алешин вновь передавал приветы и пожелания боевым товарищам, друзьям, а гвардии младшему сержанту Мищенко наказывал не варить без него вареников, потому что, мол, второй раз он уже не захочет их делать - слишком утомительный процесс, - а попробовать хочется...

Притихли автоматчики. Мищенко отвернулся в сторону, пряча от товарищей непрошеную слезу.

- Давайте, братцы, отпишем Алешину письмо сообща, - предложил Воронов. - Расскажем о рукопашном бое, о подвиге Грищенко и ранении Хадырова, о том, что мы первыми вышли к Днепру и здесь, на берегу древнего Славутича, Мищенко сдержал слово и сварил чудесные вареники...

- И еще напишем о том, что ждем его, - предложил рядовой Панферов. Пусть побыстрее возвращается, без него, мол, не начнем форсирование Днепра, а форсировать надо, потому что Мищенко на том берегу обещал еще вареники сделать!

- Пусть возвращается вместе с этой медсестрой Аней! - вставил реплику Лапик. - Или фото привозит: мы посмотрим, так ли она хороша, как он пишет. Может, ему от боли и тоски только померещилось, втрескался парень - спасать автоматчика надо.

Все рассмеялись. Парторг разгладил на планшете тетрадный листок, приготовился писать. Автоматчики сгрудились над ним.

- Ну точно как запорожцы! - воскликнул гвардии рядовой Черноморец. Прямо тебе письмо турецкому султану!

...Не очень часто на фронте бывают такие минуты. Но и без них представить нашу тогдашнюю суровую жизнь нельзя. Шутка должна быть спутником солдата. Она помогает снять напряжение, хотя бы на время забыть о печальном. Она сближает людей. На фронте к шутке, мне кажется, и восприимчивость другая. Пусть и не всегда изысканна реплика острослова, зато реакция на нее у бойцов - дружная, оживленная.

Вот и тогда я с удовольствием слушал, как под смех сослуживцев изощрялись ротные балагуры, видел, как все теснее становилось вокруг парторга. Коллективное письмо складывалось быстро. И когда была поставлена последняя точка, Воронов прочел его вслух. Прямо скажем, стройностью стиля и логики оно не отличалось, но вызвало единодушное одобрение, долго еще оставалось предметом оживленных разговоров.

Парторг не спеша сложил тетрадный лист в почтовый треугольник, смешно, по-ребячьи, слюнявя кончик чернильного карандаша, аккуратно написал адрес... Он долго владел вниманием людей, хотя сам говорил мало. Ничего внешне приметного, никаких громких слов. А бойцы стояли вокруг него, кучно собравшись, положив руки друг другу на плечи.

И это, я знаю, были минуты, сближающие солдатские сердца, захватывающие минуты ощущения братского единства, товарищеской спайки. Может быть, об этом никто и не думал, но настроение, убежден, было таким. Тем более и письмо-то, хотя и имело местами шутливый тон, в конечном итоге выражало и пожелание другу быстрее встать в боевой строй, и готовность еще крепче бить заклятых фашистов.

Не стал проводить парторг на этот раз и специальную беседу о войсковом товариществе, которую планировал. Он прекрасно понимал, что все письмо Алешина буквально пронизано этим светлым чувством, а потому не может не вызвать у солдат такую же ответную реакцию. А каждый из нас конечно же отлично понимал Алешина, я и сам испытывал те же непреодолимые чувства, когда после ранения всем сердцем стремился в родную часть, к своим боевым друзьям.

Войсковое товарищество, железная спайка, сплоченность советских воинов - одна из славных боевых традиций наших Вооруженных Сил.

Вспоминаю, как политработники, партийные активисты распространяли боевые листки, в которых рассказывалось об эпизодах, где ярко проявилась взаимовыручка воинов, еще чаще рассказывали об этом устно. Тема войскового товарищества была едва ли не самой главной на наших комсомольских собраниях. Не забыть мне, с каким захватывающим вниманием мы смотрели кинофильм "Два бойца" и какой интересный разговор после этого провели в ротах пропагандисты. Ненавязчиво, исподволь, учитывая настроение людей, они побуждали их глубоко задумываться над самым важным: как воевать еще лучше, с большей яростью и мужеством бить гитлеровцев.

Вот так, по-своему, умел подойти к людям и наш партийный вожак гвардии старший сержант Воронов, умел завоевать их внимание, вызвать у них благородные чувства. Заботясь о раненых товарищах, переписываясь с ними, он время от времени сам читал полученные в ответ письма или передавал их для громких читок в отделения. Так по цепочке письмо и ходило из взвода в взвод. Из него автоматчики узнавали о положении в тылу, об отношении к раненым в госпиталях, о том, что советские люди живут единой надеждой на скорую победу...

В нашем парторге жило какое-то особое чувство ответственности за дела в подразделении. Может быть, только сейчас я могу более полно осмыслить, какую огромную помощь он оказывал командиру. Характерен даже тот эпизод, когда писали письмо Алешину. Все расходились в приподнятом настроении, вслух размышляли о том, действительно ли хорошо в госпитале товарищу, девушек своих вспоминали, о мирной жизни размечтались... Парторг будто и не слышал обо всем этом, дописывая адрес. Но вот он встал, распрямился, тень усталости пробежала по его лицу. Уловил мой взгляд и тут же тепло улыбнулся, подошел поближе.

- Хороший у нас в роте народ, товарищ лейтенант. Вон как размягчились. По всему домашнему истосковались... Так ведь?..

Он говорил о наших людях, а сам как бы собирался попристальнее рассмотреть крутой правый берег Днепра, зловеще замерший в предвечерней дымке сентябрьского дня. В его карих глазах застыла озабоченность.

- Тяжко нам придется, - вздохнул Воронов, - фашист крепко окопался. Чтобы его оттуда выкурить, большая ярость нужна. Не время нам еще о невестах мечтать. Передышки ведь пока не будет. Как вы думаете, товарищ лейтенант, хорошо бы мне с каждым по душам поговорить, чтобы не раскиселивались ребята? Верно?..

Парторг даже вроде бы не спрашивал, а советовался, смотрел на меня внимательно, выжидающе. И я не без досады тогда подумал: "Ведь он прав... Как же я сам не догадался об этом, ведь замечал, что, выйдя к Днепру, люди расслабились, что начались среди бойцов разговоры о том, что здесь придется стоять долго, боевых действий, мол, в ближайшее время не предвидится..." Эти настроения, признаться, невольно передались и нам, младшим офицерам. Парторг это настроение чутко уловил, и мне, молодому лейтенанту, он, старший сержант по званию, тактично подсказал, что надо бы сделать...

...В полночь из штаба дивизии возвратились командир полка и его заместители. Всех офицеров вызвали на совещание. Здесь мы узнали, что командующий 61-й армией принял решение форсировать Днепр в ночь на 28 сентября. Главные силы нашего 9-го гвардейского стрелкового корпуса будут преодолевать реку в двадцати километрах южнее Любечи. Туда же направлялись и другие части армии. Полки 29-го стрелкового корпуса, наступающего севернее, находились еще далеко от реки и беспрерывно отражали контратаки крупных вражеских группировок. Нашей дивизии была поставлена задача форсировать Днепр на рубеже деревня Глушец, озеро Воскресенские. В передовой отряд назначался 32-й гвардейский стрелковый полк. Наш полк.