В семнадцать мальчишеских лет

— Вот, товарищи, пришла и наша пора. Надо действовать! — закончил Сорокин, вытирая пот со лба.

После короткого совещания члены Совдепа разошлись по своим местам.

Тогда-то Анна Михайловна и стала невольной свидетельницей того, как из тайника в колодце огорода извлекались винтовки.

Старики рассказали Сергею, что в ту октябрьскую ночь винтовками, которые находились в тайниках, было вооружено более ста рабочих. Для небольшого города это явилось грозной силой. Красногвардейская дружина начала готовиться к решающей схватке…

Глава 10

Схватка на мельнице

Внизу, в городе, загорелись гирлянды уличных огней. По крутым склонам тянулись вверх, словно взбираясь к небу, святящиеся цепочки электрических лампочек. Словно обессилев, они обрывались на полпути к вершине хребта.

Тимофей Наплюев кашлянул и зябко потер сухие, узловатые руки. Он единственный из стариков не носил бороды, только усы — белые, как клоки ваты. Говор мягкий, задушевный. Сергея старик уважительно величал Николаичем.

— Власть, Николаич, мы взяли хорошо, крови не пролили. А вот до добра дело дошло — тут и началось!

— Что началось? — настороженно спрашивает Сергей.

— Борьба началась. Буржуйская порода взъярилась, свету белого не взвидела… Добро, оно такое, Николаич, — особую силу имеет. От него и вся кровь пошла…

— Добро? Это вы о национализации?

— Вот-вот, о ней самой, — поддакивает Тимофей. — А то еще и так говорили: реквизиция, конфискация. Скажешь такое слово буржую — он сразу в лице другой, зверем смотрит, сатана сатаной. Ты, Николаич, Ларцева порасспроси, как он на жмаевской мельнице воевал. Расскажет, какие страсти-мордасти пережить довелось. И про брата твоего знает — вместе робили на Жмаева, как же… Только…

Ядовитейшая усмешка проступает на прикрытых усами губах. Старик на что-то намекает. Сергей расспрашивает, а тот отмалчивается, твердит одно:

— Николку Ларцева спроси, он вернее знает.

На другой день Сергей пошел к Ларцеву.

Долго стучался в ворота большого крестового дома под железной крышей. Потом калитку, наконец, открыла молодая женщина, не то дочь, не то сноха. Глаза испуганные, настороженные вопросы: кто, кого нужно, зачем? Неохотно впускает в комнату, тесно уставленную мебелью и цветами.

Ларцев выглядел хорошо. То был интеллигентного вида сытый старик с гладко выбритым лицом.

Да, конечно, Ларцев отлично знал Виктора Дунаева, вместе работали. Можно сказать, он и выучил мальчика делу — Кирилл-то Лукич прислал Витюшу кули таскать. Но он, Ларцев, не мог допустить этого. Пришлось хлопотать перед хозяином, чтобы определил помощником машиниста, то есть его помощником. Кирилл Лукич не хотел, а он, Ларцев, настоял.

Совершенно верно, Совдеп назначил его, Ларцева, контролером на мельницу Кирилла Лукича. Что ж, он старался, смотрел, чтобы хозяин не причинил мельнице вреда. Одну минуту! Сейчас он найдет мандат Совдепа. Вот, пожалуйста! Да, хлеб сберег тоже он, Ларцев. Не дали укрыть от Советской власти. Национализация? Да, он проводил и национализацию. Не знает, что бы сталось с мельницей, если бы не он. Нет, в боевую дружину не вступал, здоровье не позволяло: сердечник…

Все походило на правду, и в то же время отчетливо ощущалась ложь. Ушел Сергей с неприятным чувством обманутого человека. Рассказал матери, и та решительно отрезала:

— Все врет! Про Витю врет — за водку его упросила Виктора делу обучать. С Кириллкой душа в душу жил, поперек шагнуть боялся. Как же, заставишь его у Жмаева мельницу брать! В кустах сидел, заячья душа…

— У него бумага есть. Настоящий мандат, — замечает Сергей.

— Бумага бумагой — дело делом. Мельню у Жмаева Витя брал, — отвечает Анна Михайловна.

— Витя?

Ничего не понять! И Сергей снова идет к Наплюеву. Тот хитровато ухмыляется:

— Что, Николаич, потолковал с Ларцевым? Хитер человек! Мандат показывал? Не истерся еще? Бережет, бережет! И он за революцию боролся, как же! А мельню у Жмая твой братень, Виктор Николаич, брал. Я хоть и не робил там, а точно знаю: муку для дружины на пекарню не раз возил.

Мандат на контроль над мельницей Совдеп и в самом деле выдал машинисту Николаю Ларцеву, может быть, потому, что некому больше было выдать, а мельница требовала присмотра. Начиналась бумага торжественными словами: «Именем Революции…» и звучала, как приговор старому миру. Окрыленный грозной силой документа и уверовавший в незыблемость происходящих событий, Ларцев принес бумагу на мельницу, показал мукомолам:

— Вот, ребята, какую силу мне в руки дали!

Мандат пошел по рукам — глянцевитый, хрустящий, с кудрявыми росчерками подписей, штампом и печатями — настоящий государственный документ. Но документ не произвел того впечатления, на которое рассчитывал Ларцев.

— Ты хозяину покажи — он тебе пропишет. По первое число, — буркнул один из рабочих.

— Ничего, ничего, ребята! — бодрился Ларцев. — Теперь он у нас и не пикнет.

Рабочие хмуро молчали, Пойти вместе с Ларцевым объявить хозяину волю Совдепа вызвался один Витя.

Жмаев жил тут же, при мельнице, в низком и просторном доме. Мельник слыл закадычным дружком Шмарина, но ничем на того не походил. Низенький, толстый, с упрямо пригнутой головой, он на весь мир смотрел как бы исподлобья. Казалось, по жизни не идет, а безудержно прет этаким упрямым быком, сокрушая препятствия, тогда как Шмарин пробирается осторожно, любит поиграть с людьми, иногда даже приласкать их.

Все это припомнилось Ларцеву, когда он перешагнул порог низенькой горницы и подал Жмаеву совдеповскую бумагу. Мельник читал ее долго, шевеля губами, с усилием. Потом осмотрел машиниста, его помощника и кивнул Виктору:

— Выдь!

— Это почему же?

— Выдь! — повторил Жмаев и засопел, будто его охватило удушье.

Витя оглянулся на Ларцева. Тот был бледен и торопливо закивал помощнику:

— Выйди, Витя, выйди! Я с Кириллом Лукичом сам поговорю, а ты выйди.

Витя покраснел. Уже не первый раз взрослые его отсылали, все мальчишкой считали. Уходя, он расслышал, как Жмаев пробормотал:

— Большевистское отродье!

Вот оно что! Его отсылали не потому, что он малолетний, а за то, что связан с большевиками! Они будут сейчас о чем-то сговариваться. Погоди же, толстый хомяк, все равно тебе несдобровать!

Витя нетерпеливо слонялся по двору, ожидая, когда закончатся переговоры. Ларцев вышел через полчаса. Глаза его тревожно блуждали. Что-то случилось!

— Как? Договорились? — подбежал к нему Витя.

Ларцев, не замечая, не слыша Вити, колеблющейся походкой брел к воротам. Он походил не то на пьяного, не то на больного. Витя решил непременно узнать, чем закончился разговор с хозяином. Но Ларцев молчал. У ворот он оттолкнул вцепившегося в рукав Виктора и визгливо закричал:

— Отстань! Провалитесь вы со своим Совдепом!

Затем опомнился, воровато посмотрел на Витю и пошел дальше. Тот гневно проводил его глазами: шкура, ума лишился от страха! Правду Балтушис говорил: Ларцев — меньшевик, ему нельзя доверять. Почему только ему мандат выдали? Обманул, должно быть, наговорил семь верст до небес.

Витя перебежал плотину и очутился у здания Совдепа: ему обязательно надо повидать Балтушиса. Пусть знает, что контролер скис, что от него никакого толку не будет — хозяин запугал.

Но сразу добраться до Балтушиса Вите не удалось. Здание Совдепа было заполнено рабочими механического завода. Они занимали все комнаты и коридоры, всюду стлался густой махорочный дым. Ждали, чем закончится заседание Совдепа.

Витя узнал, что на механическом заводе положение тоже трудное. Управляющий Шуппе отказался признавать Совет. Это бы еще ничего — не признавай, завод-то в рабочих руках. Но Шуппе не хотел подписывать документы, а без его подписи саботажники из банка не дают денег. Жалованье рабочим не платили уже несколько месяцев. Чем жить? Кроме того, какой-то саботажник продал дрова, заготовленные для завода на зиму. В цехах стало морозно. В котельной вода чуть теплая, вот-вот придется спускать…