В семнадцать мальчишеских лет

Правда, имелись в Мисяже и кадровые индустриальные рабочие — железнодорожники. Но они жили в семи верстах от города и в Мисяж наведывались редко…

Вот почему приезд рабочих-латышей явился крупнейшим событием для того времени. В Мисяж прибыли настоящие представители рабочего класса, потомственные пролетарии, члены профсоюза, умевшие организованно и твердо выступать против хозяев.

Старики, с которыми беседовал Сергей, особенно запомнили Яна Карловича Балтушиса, оказавшегося самым опытным в революционных делах. Его не сломили ни тюрьмы, ни преследования. В Мисяже он быстро освоился с обстановкой, познакомился с местным населением и стал сплачивать вокруг себя наиболее решительных и сознательных рабочих. Его всегда окружали люди, к нему обращались за советами, делились горестями. «Душевный был человек Иван Карлыч!» — вспоминали старики.

Мать подтверждала это. Проникновенные беседы, несколько поручений, которые дал брату Балтушис, сделали свое дело: однажды Витя задумал перейти на механический завод. Балтушис выслушал его, сказал:

— Зачем? Совсем не надо. Умный человек везде дело найдет.

А когда Витя начал настаивать, тот резко оборвал его:

— Тебя нам на мельнице нужно. Понял?

Упрямый Витя насупился, но возражать не стал.

«Слушается, как отца родного…» — удивилась Анна Михайловна. Мама припомнила, как она недоумевала тогда: «Почему Иван Карлыч сказал: «Нам нужен»? Кто они, эти люди, которым понадобилось, чтобы ее Витя работал на жмаевской мельнице? Зачем?» Она знала, что сын выполняет какие-то поручения — матери льстило это: вот какого толкового сына вырастила! И тут же думала: не опасно ли?

Время шло. На заводе уже существовал созданный партийной ячейкой профсоюз. Однажды станционные телеграфисты передали в рабочий комитет сообщение о февральской революции. В этот день Балтушис и Витя пришли с работы раньше. Быстро умылись, надели праздничные костюмы и прикрепили к ним красные банты.

— Что за праздник такой у вас? — поинтересовалась Анна Михайловна.

— Моя хозяйка, вы разве не знаете? В Петербурге царя сбросили…

— Батюшки, да что же это такое! — всплеснула руками Анна Михайловна. — Как же теперь жить будем?

Квартирант и сын пытались разъяснить Анне Михайловне смысл происходящих событий. Но они спешили на манифестацию, и их торопливые объяснения мама понимала плохо.

Балтушис и Витя ушли. Анна Михайловна не вытерпела, закрыла дом и зашагала вслед за ними.

У заводской проходной собралась большая толпа. Над головами людей злой февральский ветер раздувал красные полотнища с лозунгами: «Долой войну!», «Да здравствует земля и воля!», «Долой тиранов-эксплуататоров!», «Да здравствует свободная Россия!».

Толпа колыхнулась, вытянулась в длинную ленту и с пением отрывистой, очень четкой песни двинулась вокруг площади. Потом прошла по некоторым мисяжским улицам, сделала большой круг и вновь вернулась на площадь. Люди плотной стеной окружили высокое каменное крыльцо заводской конторы.

Анна Михайловна поднялась на ступеньки лавки, и ей стало хорошо видно, что делилось на площади.

На крыльцо конторы поднялся слесарь Семен Сорокин, частый посетитель дунаевского домика. Он начал о чем-то горячо говорить, но ветер относил слова, и Анна Михайловна не смогла ничего расслышать.

Потом появился Николай Ларцев. Он жил недалеко от Дунаевых, служил механиком на жмаевской мельнице, и Анна Михайловна его знала: когда Вите нужно было поступить на работу, пришлось позвать механика к себе в гости и поставить штоф водки. Хотелось услышать, что скажет этот человек, но пробиться к крыльцу было невозможно.

Ларцева сменил земский врач Маврин, в доме которого Анна Михайловна часто бывала по своим швейным делам — полный, шумливый мужчина. Он тоже начал говорить, но в ответ на его слова люди почему-то со всех сторон стали выкрикивать:

— Долой!

— Позор!

— Чего это они? — спросила Анна Михайловна стоявшего рядом молодого парня. — Или неладно сказал?

— Воевать до победного зовет, — ответил тот. — Поди-ка, сам повоюй, узнаешь, каково…

Парень засунул в рот пальцы и свистнул так пронзительно, что у Анны Михайловны зазвенело в ушах, и она отошла подальше.

Внезапно говор прошел по толпе и тут же затих. Анна Михайловна посмотрела на крыльцо. Там стоял ее квартирант Иван Карлович. Он осматривал людей ясным и каким-то особенно широким взглядом. Заметил Анну Михайловну, улыбнулся ей тепло и ласково. Потом стал серьезным, взмахнул фуражкой и громко заговорил:

— Товарищи рабочие! Граждане свободной России! Царя, против которого мы так долго боролись, больше нет. Николай Второй отрекся от престола. Теперь нам надо думать, как будем жить…

Говорил он долго, дольше всех выступавших, а люди слушали его, не шелохнувшись. И Анне Михайловне было приятно такое внимание людей.

— Загордилась я даже малость, — посмеиваясь, рассказывала Сергею Анна Михайловна. — Вот ведь с каким человеком в одной избе живу, вот с кем мой Витюша дружит!

После митинга народ стал расходиться. Анна Михайловна отыскала сына и квартиранта и вместе с ними пошла домой. Витя был лихорадочно возбужден, глаза его ликовали. Квартирант же, наоборот, казался задумчивым и озабоченным.

— Чего это вы, Иван Карлыч? — удивилась Анна Михайловна. — Как бы даже недовольны чем-то?

— Почему? Я доволен, моя хозяйка. Только мне кажется, что будем мы еще много переживать…

Витя удивленно посмотрел на старшего друга:

— Иван Карлыч, вы же сами говорили: теперь все по-новому пойдет. Другая жизнь начнется.

— Начнется, да. Конечно, начнется, Вийтя. Трудно начнется — вот в чем дело.

— А чего тут трудного: царя-то ведь нет? Царя-то сбросили?

— Верно, царя сбросили. А Жмаев твой остался, как? Шмарин остался, как? Шуппе — живой, здоровый, как? Нет, Вийтя, мы еще будем много драться!

Разговаривали долго. В ту ночь спокойно спал один Сережа: он ничего не слышал, прокатался на санках с горки чуть ли не до полуночи, — благо, некому было позвать его домой.

Сергей Дунаев почти каждый вечер встречался со стариками. Ему хотелось побольше узнать о работе партийной ячейки, и в этом Сергею хорошо помог Тимофей Наплюев — бывший кузнец механического завода, вступивший в партию еще до февральской революции. Теперь ему было лет под семьдесят, но он отчетливо все помнил.

После февральской революции комитет уже больше не заседал в дунаевском домике. Большевики вышли из подполья. На одной из нижних улиц в просторном доме богача, заблаговременно уехавшего в Маньчжурию, был открыт клуб. Там и собиралась на заседания большевистская ячейка РСДРП.

Почти ежедневно в ячейку вступали все новые и новые рабочие.

Большевики Мисяжа вели борьбу за массы и в то же время, будучи крепко связанными с большевистскими комитетами соседних городов, готовились к вооруженным схваткам за власть. Организовывались боевые дружины, которые впоследствии переименовались в красногвардейские отряды, приобреталось оружие. Оказывается (это Сергей узнал у Наплюева), тайный склад оружия в дунаевском доме был не единственным. Таких складов существовало много, и все — в разных местах города. На механическом заводе избрали Совдеп, в состав которого вошли преимущественно большевики. Он осуществлял контроль над управляющим Шуппе, защищал интересы рабочих…

И вот — темная октябрьская ночь. Со станции пришел телеграфист и передал в Совдеп сообщение о низложении Временного правительства и о переходе власти в руки Советов.

Председатель Совдепа Семен Сорокин тотчас же вызвал к себе всех членов Совета — большевиков. Низко пригнувшись к лампе, глуховатым от волнения голосом Сорокин прочитал директиву Уральского центра. Екатеринбургский Совет призывал местные Советы немедленно взять власть в свои руки. В директиве содержался также призыв об усилении организации отрядов Красной гвардии, подавлении силой оружия контрреволюционных выступлений, немедленном введении контроля над производством.