Гумилёв сын Гумилёва

Комментарий Гумилева к «Лодейникову» предельно точен: «В этих прекрасных стихах, как в фокусе линзы телескопа, соединены взгляды гностиков, манихеев, альбигойцев, карматов, махаянистов – короче, всех, кто считал материю злом, а мир – поприщем для страданий».

О мироощущении Заболоцкого я впервые услышал в телевизионной лекции Гумилева из цикла «Этносы земли». Я был очень удивлен и решил, что Гумилев просто плохо знал стихи Заболоцкого, ведь «Метаморфозы» и особенно «Завещание» противоречили «Лодейникову».

Потом я предположил, что отношение Гумилева к Заболоцкому сложилось под влиянием матери. Ахматова и Заболоцкий, как известно, друг друга не любили. Анна Андреевна знала о воинственном антифеминизме Заболоцкого: «Он убежден, что женщин нельзя подпускать к искусству – вот в чем идея!». Но были вещи и похуже антифеминизма. Однажды Ахматова в негодовании сказала Чуковской: «Я только теперь узнала, за что меня терпеть не может Заболоцкий. Ему, видите ли, не нравятся мои стихи!»

На самом деле не Гумилев, а я плохо знал Заболоцкого. Только прочитав «Столбцы», «Безумного волка», «Школу жуков» и «Торжество земледелия», я оценил интуицию Гумилева. Он был совершенно прав. Согласно Заболоцкому, мир природы несовершенен, ведь он основан на неизбежном и перманентном преступлении – убийстве и поедании трупов. Заболоцкого ужасало господство смерти в этом мире, ее неизбежность и, главное, необходимость. Как можно любить природу, когда в ней царит смерть? Что сказать о поэте, который даже варку супа описывал как гнусное преступление:

Это для вегетарианцев. А вот для всех остальных:

Заболоцкий, как и Гумилев, дитя XX века, искал спасение в технократических утопиях. Звери у него переходили на прямое питание солнечной энергией и непосредственно усваивали химические элементы. Не стало хищников и жертв, вместо «вековечной давильни» появилось царство разума, где растения и животные не поедают друг друга, но предаются философским беседам:

Заболоцкого Гумилев упоминал даже, казалось бы, в очень далеком от русской поэзии контексте: «Маздак считал, примерно как наш поэт Заболоцкий, что природа – это гадость, это ад, это кошмар, а разум – светлый, который у людей есть, — это носитель блага».

В глазах Льва Гумилева антагонистом Заболоцкого был Николай Гумилев, само воплощение жизни, а для Льва – вечный идеал и образец для подражания. Николай Гумилев любил женщин, любил Родину, ценил интеллектуальные радости, но не чужд был и радостям телесным. Он любил мир, любил и войну. Он был соприроден этому миру, колесо Сансары оборачивалось не вечным страданием, но вечной жизнью:

Но есть и еще один повод подивиться интуиции Гумилева. Вспомним, что впервые Гумилев написал о мировом зле в «осенней» и «зимней» сказках. Художник (Хозяин чар) из «Волшебных папирос» списан, вероятно, с Павла Филонова, а само действие сказки происходит в пространстве картины «Пир королей».

О творчестве Филонова Гумилев мог разговаривать с двумя высококвалифицированными искусствоведами – Пуниным и Харджиевым. Картины Филонова юный Гумилев мог увидеть еще в 1929-1930 годах на одном из закрытых просмотров в Русском музее, где разместилась персональная выставка художника, так и не открытая для широкой публики. Более того, Гумилев упоминает даже о своей встрече с Филоновым: «… я видел несчастного и воодушевленного Филонова». Льва могли познакомить с художником опятьтаки Харджиев и Пунин.

Но вряд ли Гумилев знал, что еще в двадцатые годы Николай Заболоцкий учился у Павла Филонова.

ЛЕКЦИИ ГУМИЛЕВА

«Преподавание без науки – тоска, научные занятия без преподавания – это скорбь». Но когда же Гумилев начал читать лекции? По словам Нины Ивочкиной, дело было еще в 1957 году. Ивочкина, студентка истфака, специализировалась на кафедре археологии, которой заведовал профессор Артамонов. Летом 1957 года в Ангарской экспедиции она познакомилась с Гумилевым. Лев Николаевич, видимо, произвел на нее сильное впечатление. И вот осенью 1957-го она пришла к заведующему кафедрой и попросила, чтобы Гумилев прочел студентам курс «истории тюрков». Михаилу Илларионовичу идея понравилась. С Гумилевым он не только сотрудничал, но и дружил, их отношения испортятся только в 1970-м, после дискуссии в журнале «Природа». Артамонов обещал Ивочкиной, что Гумилев прочтет им спецкурс.

Если верить Ивочкиной, сам Гумилев такого поворота не ожидал: «Во всяком случае, некоторое время глаза у него были недоуменные. А потом сказал что-то вроде того, что от меня, оказывается, многого можно ожидать, или как теперь говорят, "с тобою не соскучишься"». Вопрос был решен. Вот так, в 1957-1958-м учебном году Гумилев прочел на историческом факультете ЛГУ свой первый курс лекций.

Не скажу, чтобы эта история казалась мне сомнительной или вовсе неправдоподобной. Но многое здесь неясно. Нина Ивочкина тогда перешла только на третий курс. Могла ли она так повлиять на судьбу старшего научного сотрудника Гумилева? Обладала ли таким влиянием на могущественного тогда Артамонова? Может быть, Нина Владимировна несколько преувеличила свои заслуги? Более того, невероятна и датировка первого курса Гумилева. Даже факультативный курс необходимо включить в учебный план, который составляется по крайней мере за несколько месяцев до начала занятий. Если разговор между Ивочкиной и Артамоновым происходил в сентябре или октябре 1957 го, профессор при всем желании не мог бы поставить лекции Гумилева в учебный план. Не сохранилось и документальных подтверждений. Наконец, во второй половине пятидесятых Гумилев продолжал переписку с Василием Абросовым. «Другу Васе» он сообщал обо всех заметных событиях в своей жизни, прежде всего научной. О лекциях же не упоминается до самого декабря 1959 года.

Из письма Льва Гумилева Василию Абросову от 25 декабря 1959 года: «Завтра оформляюсь в университет читать факультативный курс – "Кочевники Центральной Азии"».