Дневник 1984-96 годов

После приема зашел в институт и долго, до библиотеки Ленина, шел вместе с Сережей Мартыновым пешком. Было хорошо, Москва в центре прекрасна. Как сильно оживил центр храм Христа Спасителя, видимый почти отовсюду. Когда подошли ближе — какая это громада! Размеры, конечно, циклопические. Как только они смогли решиться разрушить такое? Ведь здесь очевидно, сколько каторжного труда запрессовано в строении.

13 сентября, пятница. Дневник — это теперь, наверное, единственный вид литературы, на который мне еще хватает сил. Усталость ли пришла? C возрастом ли пришло равнодушие к формам жизни? Или это холодное понимание невозвратности и неповторяемости человеческой натуры? Разве меньше демагогии, подлости и пресловутой партийности стало с крушением тоталитаризма? Разве новые вожди чем-нибудь отличаются от старых? Мы стали ближе к Христу, но хоть что-нибудь оторвали от своего эгоизма, дабы быть совершеннее? Колесо дней катится все по той же дороге, разбрызгивая вокруг себя грязь.

Уже, пожалуй, неинтересно писать о чеченской катострофе. Как и предрекалось, поступки Лебедя — торопливый популизм неглубокого человека. За державу обидно! Вчера на лотке возле института я видел книжечку Лебедя именно с таким названием. В контексте сегодняшнего дня это становится ироничным и занятным. В Чечне все осталось, конечно, по-старому. От того, что мое предвидение почти оправдалось, мне совсем не радостно. Как никогда, я понимаю боль за Родину и за гибнущих русских людей. Нам дорого обходятся орлы на чернильницах у Ельцина, сосредоточенная раздумчивость Черномырдина и эксперименты сытых молодых людей, Гайдара и Чубайса, новые кремлевские интерьеры, роскошные витрины ГУМа, огромная реклама на Тверской. Когда-то мы об этом всем мечтали. Мы и помыслить, конечно, не могли об изменении строя, но рассуждали примерно так: ну, чему бы помешала жвачка или кока-кола, чему бы помешала свобода киноэкрана? Оказалось, не очень глупы, хотя и негибки, были старые джентльмены, сидящие на Старой площади.

Но вернусь к молодым толстомясым героям, о которых уже написал в предыдущем абзаце. Всем им, конечно, — это мой общий и постоянный русский завистливый стон — перестройка дала многое, вот здесь воистину лакеи стали господами. Как вальяжен Чубайс, начинавший свою карьеру с чтения политэкономии в театральном училище. Может быть, там он набрался изысканных театральных жестов? Милый Гайдар — о дедушке не говорю, видимо, сентиментальность идет рука об руку с юношеской жестокостью — отнюдь не похудел и нынче проводит лето в Чехословакии, где снял виллу. Внучок Ельцина учится, говорят, в частной школе в Англии, и дедушка с бабушкой платят за него 25 тысяч долларов в год.

Последний самый безнравственный скандал в политической сфере — это операция на сердце у Ельцина. Не пишу подробно, потому что этим заняты средства массовой информации и газеты. По-человечески каждого попавшего в беду жаль. Но ведь, значит, знал, когда шел на выборы, знал: болен, значит, знали об этом его дочка, врачи? Значит, многомиллионная страна была обманута? Президентство — как способ получить дорогостоящую операцию на сердце за государственный счет? C большим интересом наблюдаем мы все сейчас за медицинскими силами, брошенными на спасение верховной власти, удобной новой буржуазии. Оказывается, целая структура создана для обслуживания высоких показателей здоровья. Все это на фоне разрушения народной медицины.

Последнее, о чем бы хотел, вернее, на что хватает времени, чтобы написать в дневнике, это приезд Вольфганга Казака. Талантливо я прибавляю и прибавляю себе работы. Несколько последних дней приходилось крутиться вокруг его визита, его мании, его диплома почетного доктора. Юра Космынин вчера принес грамоту. Она ручной работы на тряпичной с водяными знаками бумаге. В центре реплика с одной из иллюстраций "Апостола". Роскошный шрифт и буквицы. Мантия Казака производства Вячеслава Зайцева висит у меня в шкафу. Вчера его ездил встречать С.П. - мэтр капризен и полон собственного величия. В нашей гостинице, куда мы его поместили, не оказалось по оплошности горничной туалетной бумаги, кельнский славист по этому поводу бедному С.П. сделал репримант. Сегодня в два часа я с ним обедаю. Постараюсь высказать ему как можно больше, даже не относящееся к нему, а только к моей политической досаде.

16 сентября, понедельник. Пятничная лекция Казака и мой с ним часовой разговор. Он читал о "Тарусских страницах". Этот альманах, конечно, запал ему в душу, и здесь доктор организовал свою концепцию сопротивления. Я думаю, все это происходило не так, скорее, люди пытались писать правдивее, а часто по-другому, нежели их современники. У "Тарусских страниц", конечно, сильно диссидентство, но — и это главное — произведения, включенные в них, не обладают самодостаточной литературной мощью. Стихи Панченко, Коржавина и Слуцкого не самые сильные. Именно здесь, противопоставляя их стихам Винокурова — тот писал, что готов отвечать только за себя, а не за сделанное предшественниками, — Казак строит свои политические концепции. Хорошо, что прямо на лекции не промолчала Елена Алимовна, в характере которой есть редкое бесстрашие, а потом и я ей помог. Я думаю, такой отпор многолюбимый небожитель Казак получил впервые.

Что касается разговора, здесь речь шла о сокращении квоты. Немцы все время предъявляют нам претензии по отбору студентов, а нам посылать некого. Ни один из германистов, которым Казак покровительствует, не ударил палец о палец, чтобы помочь нам набрать немецкую группу. Ни Зоркая, ни Дмитренко, ни Сотникова, ни Микушевич. Я об этом и сказал. Интерес к немецкому языку падает. Если, как вы считаете, падает к русскому, то на фоне той же культурной разрухи, падает и к немецкому. Не без вашей помощи, не без ваших любимых диссидентов эта культурная ситуация и возникла. У нас сейчас лишь тринадцать студентов изучают немецкий язык, из них двое пятикурсников, которым ехать куда-либо уже поздновато, а двое намечены к отправке в Германию. Мы решили сокращать обмен, он нам не выгоден. Мы посылаем студента на полгода, а немцы шлют нам своих сериями по два месяца. Каждый раз встречи, общежитие, оформление. Здесь еще и финансовый аспект: немцы эти поездки организовывают за счет государства, а мы — за счет института, за счет коммерческих средств, ибо других нет.

21 сентября, суббота. Все время пытаюсь освоить новый портативный компьютер. Старость — она и есть старость. То, что молодые делают не задумываясь, четко и быстро, у меня получается со скрипом, с попыткой все понять и умом проследить извивы работы очень быстрого устройства. А здесь, как и в жизни, надо полагаться на инстинкт, порыв, а порою даже и случай. Я своим высшим достижением считаю то, что я в сорок лет научился управлять машиной.

Дневник, как хотелось бы, не могу писать ежедневно. За неделю так устаю на работе, что, когда прихожу домой, сил на какое-то интеллектуальное движение не хватает — тупо смотрю телевизор или читаю газету. Пропадает огромное количество деталей и наблюдений. А дневник сейчас, наверное, единственная литература, которая имеет право на существование. Что-то пытаюсь сделать за воскресенье, но краски выцветают, как у акварели, слишком долго лежащей на солнце.

Вышел девятый номер "Юности" с "Гувернером", но меня это не радует. Я уже знаю, что все решат, что это старомодно, неоригинально, пресно. Время такое, что литература искусственно градуируется по возрастному принципу, и у шестидесятников, заведомо известно, хорошо получиться не может. Пресса сейчас в руках у молодых, и они мстят за былое, за геронтократические пристрастия былых времен. Впрочем, это принцип, как мне кажется, поддерживается в первую очердь именно молодой и старой еврейской интеллигенцией, но Бог им судья, разные культуры, здесь уже ничего не поделаешь.

В пятницу уехал в Обнинск. Недавно я понял, что если у меня и есть хобби, а я-то грустно полагал, что не обладаю никакой страстью, то это строительство. Мой мещанский ум любит сосредоточиваться скорее на конструктивных особенностях и различных хозяйственных усовершенствованиях, нежели на извивах моей прозы. Вот и на этот раз я переделал въезд в гараж. Сосед Дима и на этот раз взял с меня очень большие деньги, а сделал все плохо, пришлось с ним ругаться. Потом разбирал на зиму теплицу и мысленно проектировал еще одну — новую. Новая тепличка будет стоять, прислонившись к солнечной стороне дома. Я так видел на картинке. Сделаю я ее из оконных рам, которые освободятся после того, как вставят металлические евроокна. Полагаю, что жить на даче в Обнинске станет очень хорошо и комфортно, когда я выполню все свои строительные планы и умру. По дороге домой размышлял о даче под Сопово, в которую я вломил уйму денег. Там еще надо все обшить вагонкой, устроить колодец.