Время надежд (Книга 1)

Такой же юный солдат, широколицый, в каске и белом маскировочном, похожем на лыжный костюме, с гранатами за поясом, ощупал карманы Волкова, затем Шора, передал их документы лейтенанту.

Они вышли из блиндажа. В небе плавали еще клочья дыма. Немецкие танки стояли на отложине холма. Солдат повел их к лесу. Они шли по замерзшему руслу вдоль красного телефонного провода.

Волков чувствовал, как мороз жжет щеки, пробирается к телу через дырку рукава. Шор молчал, ускоряя шаги.

- Halt! [Стой! (нем.)] - крикнул солдат.

Он повесил автомат на шею, закурил и добавил:

- Vorwarts! [Вперед! (нем.)]

В лесном овраге стояли два бронетранспортера и легковая машина. По склону из труб землянок курились дымки. Несколько солдат, видимо разведчики, обвешанные гранатными футлярами, оружием, сидели на бревне около походной кухни. А повар мясницким топором разрубал безголовую тушу свиньи. И кухню, и бронетранспортеры, и землянки прикрывала срубленная хвоя так, что издали все казалось маленькой рощей. Синие, желтые, красные провода тянулись от землянок в лес.

"Наверное, батальонный штаб, - думал Волков. - Хорошая маскировка".

Возле одной землянки ждал офицер в длинной цигейковой шубе, которому, очевидно, по телефону сообщили про необыкновенных русских. Это был пожилой человек с усталым взглядом, тонкогубым ртом, словно вписанным между широким носом и подбородком. Солдат вытянулся перед ним, щелкнул каблуками.

- Кто вы? - спросил тот, глядя на Волкова. - В чем есть дело?

Шор заговорил по-немецки, назвал чью-то фамилию и добавил по-русски: Это важно. Решают минуты.

- Ви немец? - опять по-русски, с недоверием в голосе, спросил тот.

- Быстрее, гауптман! - сказал Шор.

Офицер, услыхав нотки приказа, даже как-то вздрогнул. Он распахнул дверь землянки, жестом пригласил их войти. Землянка оказалась большой, светлой. Пол был устлан истоптанным дорогим ковром, стены завешаны солдатскими одеялами.

На железной печке шипела сковородка. Пахло жареной ветчиной. Толстый унтер-офицер, обвязанный полотенцем, как фартуком, разбивал над сковородкой яйца. Два лейтенанта в куцых мундирчиках сидели за столом у телефонов.

Гауптман, не снимая шубы, взял трубку и начал дозваниваться куда-то. Лейтенанты хмуро, брезгливо рассматривали пленных. Унтер-офицер по-гусиному вытянул шею. Огляделся и Волков. Угол занимал топчан, где лежал инкрустированный перламутром аккордеон. Под оконцем в русской измятой каске торчали прутики вербы, и на них распустились нежно-розовые почки. Было странно видеть это цветение зимой, в суровой обстановке штабной землянки, возле сваленных кучей русских автоматов и винтовок, собранных на поле боя.

- О... Zum Teufel! [Черт! (нем.)] - испуганно воскликнул унтерофицер, забывший о яичнице.

Гауптман вызвал по телефону "Дрезден" и, вскинув голову, прищелкнул каблуками, точно стоял перед генералом.

"Подчинение старшему в крови у них, - думал Волков - Будто вторая натура. И связь работает как часы".

Гауптман быстро доложил, выслушал приказ и отдал трубку лейтенанту. Затем приказал другому лейтенанту сопровождать русских, и тот вскочил, одергивая мундирчик.

- Вы будете ехать на машина, - сказал гауптман. - Сейчас ехать.

- Благодарю, - ответил Шор.

Но гауптман лишь пожал плечами, словно отрицая свое участие в этом деле.

Когда они сели в машину под охраной лейтенанта и еще двух автоматчиков, лес наполнился грохотом.

Лейтенант спросил у пробегавшего офицера, почему бьют пушки, и тот крикнул, что русские перешли в наступление.

XX

Маршал Шапошников неожиданно вернулся и опять устроился в кабинете со своими кислородными подушками и неизменным толстостенным стаканом в серебряном подстаканнике, из которого любил пить чай. Опять к его дубовому письменному столу тянулись нити управления фронтами. Даже глядя на карту, огромную, расцвеченную,, флажками, трудно было представить это сражение, вытянувшееся по извилистой линии на четыре тысячи километров. За линией фронта остались Белоруссия, Украина, юг России. Остро чувствовалась нехватка продовольствия, и везде приходилось урезать паек. Сотни заводов, эвакуированных в Сибирь, еще не работали. Армиям не хватало снарядов, патронов, даже лопат. А на юге и на севере, чтобы сковать войска противника, не дать возможности перебросить резервы к Москве, армии перешли в наступление. Командующие требовали боеприпасов, жалуясь, что им дают меньше половины необходимого запаса. И все тревожнее делалась обстановка под Москвой. Прорвав оборону у НароФоминска, танки и мотопехота двигались к городу От канонады тонко дребезжали окна, покрытые морозным узором.

Шапошников не выходил из кабинета второй день.

К нему забегали штабные генералы с рулонами карт, папками, затем бегом уходили выполнять новые поручения или садились к телефонам, кричали до хрипоты, разыскивая застрявшие где-то дивизии. Невзорову маршал приказал беспокоить его только в случае крайней необходимости. И возле кабинета давно сидел пожилой врач с генеральскими звездочками на петлицах.

- Вы поймите, - говорил он - Я должен хотя бы осмотреть его. Маршал или солдат - для природы безразлично. Когда сердце изношено, то в любую минуту...

Если бы я не знал хорошо, чем всегда кончается, то не сидел. Какое-то мальчишество!

От возмущения его узкая седая бородка мелко дрожала.

- Идите, подполковник, и скажите, что я здесь...

вот уже три часа. А в госпитале ждут раненые.

- Ну, попробую еще раз, - согласился Невзоров. - Кстати, есть повод.

Взяв сообщение о том, что фельдмаршал Герд фон Рундштедт за отвод войск у Ростова отстранен Гитлером от командования, Невзоров прошел в кабинет. Шапошников говорил по телефону и что-то помечал на карте, лежащей перед ним.

- Да, да, голубчик... Отбили это село? - Он нетерпеливо взглянул на Невзорова, и тот положил ему поверх карты листок с сообщением. Пробежав глазами текст, маршал равнодушно отодвинул его.

- Как называется село, голубчик? - сказал он в трубку. - Задворики? Большие потери там?.. И ни одной целой хаты? Что же делать, что делать... Так вот, оттуда ни шагу назад!

Это маленькое село у Красной Поляны, видимо, интересовало его больше, нежели судьба германского фельдмаршала. Коротко звякнул другой телефон, и Шапошников снял трубку:

- Здравствуйте... То есть как?.. И много прорвалось к вам?.. Слышу, слышу, - он поморщился, чуть отстраняя трубку от уха: мембрана гудела выстрелами, разрывами мин. - Кто же там у вас отбивается?.. Что ж, писарям и генералам необходима разминка. Но все же используйте резерв. Будем считать это крайним случаем. Или вы привыкли к тому, что генералы штаба фронта сами отбивают атаки?.. Еще личная просьба. Коли уж они прорвались к вам, не могли бы вы захватить для меня "языка"?.. Да, да, конечно, лучше офицера...

Спасибо.

Бросив трубку, Шапошников покачал головой и усмехнулся.

- Разрешите доложить, - сказал Невзоров. - Врач настоятельно просит...

- Он еще здесь? - удивился маршал. - Вот упрямый старик. Скажите ему, что я уехал. Вышел через запасную дверь. Поверит?

- Нет. У запасной двери он приказал дежурить медсестре.

- Хм... Изучил тактику.

- Он говорит, что может плохо кончиться.

- Все кончится хорошо, - устало закрыв глаза и откидываясь на спинку стула, произнес Шапошников. - Эту сверхтяжелую батарею в Красной Поляне мы накрыли огнем. Таких пушек у них больше нет. Гитлер, вероятно, хотел объявить, что Москва простреливается артиллерией насквозь, и поддержать наступательный дух армии... Иметь бы нам еще сотню лишних танков.

Но где взять, где взять? За сотню танков отдал бы душу, как Фауст за вечную молодость. Смешной, однако, этот великий Фауст...

И, как бы вспомнив, что Невзоров еще здесь, слушает его мысли, сухо добавил:

- Вот что... езжайте в Перхушково. К штабу фронта прорвался отряд автоматчиков с танками. "Языка"