Курсив мой

А Крутицкий в это время жил с Ильей Эренбургом в одном номере гостиницы (в разных комнатах, но с одной общей приемной) и ездил с ним на одном автомобиле в советское посольство.

Февраль

Прочла в советской печати: "Сталин осеняет незримо".

Февраль

"Лишь ненавидящий прогресс

Вопит о гибели вселенной,

Блюдя при этом свой презренный

Материальный интерес".

(Из советской поэзии)

Март

Б.И.Николаевский был в Париже. Сидел у меня долго. На следующий день мы с ним встретились в кафе на Данфер-Рошро. Пришла Маргарита Бубер-Нейман. Она одиннадцать лет просидела в лагерях: сначала на Колыме, а потом была Сталиным выдана Гитлеру. Она написала об этом книгу.

Март

Жило-было на свете дикое племя, и оно знало только одну-единственную ноту. И вдруг появился человек, который открыл вторую ноту и теперь пел две ноты. Его немедленно четвертовали.

Август

Одни хотели мир изменить. Другие хотели мир поправить. Между этими двумя племенами не могло быть смешанных браков.

Август

Каждый человек - целая вселенная и потому больше, чем планета, на которой живет.

Ноябрь

"Мы - в противоположность нашим отцам - получили возможность видеть вещи такими, какие они в действительности, и вот почему основы жизни трещат у нас под ногами".

(Карл Ясперс)

Ноябрь

"Человек западного мира (завоевавший землю, установивший контакт между людьми самых различных стран и давший им понять их общее человечество) развился в силу трех принципов: рационализма, сознания своей субъективности и понятия о мире как об ощутимой реальности, существующей во времени".

"Во второй раз в истории человечества человек отошел от природы (в первый раз, когда сделал первый топор), чтобы сделать ту работу, которую природа сама никогда бы не сделала и которая соперничает с делом природы по своей творческой силе (машины)".

(Карл Ясперс)

1950

Февраль

Бориса Зайцева и меня пригласили в Брюссель дать литературный вечер. Не то "Общество любителей русской культуры", не то "Союз русских интеллигентов в Бельгии", не то еще что-то. Для Бориса это была большая радость (развлечение), и я тоже обрадовалась путешествию. Поехали. Он говорил, что "застоялся", как лошадь. Остановились в Брюсселе в доме д-ра Орлова. Гостеприимные люди очень были милы. Перед обедом жена Орлова, волнуясь, предупредила нас, чтобы мы не удивлялись: ее младший сын женат на слепой. Старший сын - как сын. Работает в Антверпене. А младший сын все не знал, идти ему в монахи или нет, и вдруг женился на слепой, дочери какого-то бельгийского профессора.

Сели обедать. Молодой человек, здоровый и красивый блондин, а с ним худенькая, высокая безглазая женщина. Он ей на тарелке нарезал жаркое. И она ела, а он смотрел на нее и только на нее. На второй день пригласил нас к обеду О. из Общевоинского союза и после обеда повез нас в какой-то клуб. Зал (небольшой) был переполнен, более ста человек. Мы читали, получили немного денег и на следующий день поехали обратно. И теперь Борис вспоминает об этой поездке как о чем-то удивительно интересном, чуть-чуть авантюрном. "Это было, когда мы с Ниной в Бельгию ездили", - говорит он и куда-то мечтательно смотрит в сторону. И я стараюсь тоже думать о том, что в моей жизни был маленький праздник.

Февраль

Я была уверена, что Зак не придет на наш литературный вечер в Брюсселе: столько лет я о нем ничего не слышала. Он, может быть, погиб, может быть, давно в Америке. Но я все-таки в антракте, после чтения Бориса, посмотрела кругом - а вдруг? Но его не было.

В 1929-1931 годах он стал мне писать, сначала на "Последние новости", потом домой. Писал каждый день. Я отвечала раза два в месяц. Он был интересный человек и писал интересно. Когда я поехала в Брюссель дать литературный вечер (это было в 1934 году), он пришел. Он был не один, но с невестой, как он мне сказал. Мы поговорили немножко, она по-русски не понимала, это нас стесняло. И в антракте они оба ушли. Я была поражена: он столько времени ждал этого дня и ушел, даже не простившись. Мне показалось все это несколько загадочным.

И вдруг - от нее письмо. Она писала по-французски и спрашивала, "кто он для меня?" и собираюсь ли я "разрушить ее счастье?". Письмо было вежливое, но очень тревожное. Она писала, что она долго мучилась, и наконец решила мне написать и меня спросить, и верит мне, и надеется, что я отвечу ей "всю правду". Я тут же написала ей несколько слов, что он для меня никто, что я больше никогда не буду отвечать на его письма, что прошу ее верить мне и сказать ему, чтобы он больше мне не писал.

Так кончилась эта дружба в письмах.

В связи с этим вспоминаю другой случай: в 1926 году некто Борис Буткевич прислал из Шанхая рассказ в "Новый дом", который я немедленно напечатала - он был талантливый, и все потом (даже Бунин) говорили, что автор "обещает". Мы стали переписываться. Буткевич с Дальнего Востока переехал в Марсель. В 1928 году, когда я ехала из Канн в Париж, я дала ему знать, чтобы он пришел на вокзал, я хотела ему помочь устроиться хотя бы марсельским корреспондентом "Последних новостей" (он очень тяжело работал). Выхожу в Марселе на платформу. Стоит перед вагоном маленький человек, скромно одетый, курносый, с глупым лицом и повадками провинциала. Я подошла. Стали разговаривать. Я старалась не замечать его внешности и сразу перешла к делу. Вдруг человек говорит: "Я - не Буткевич. Извините, только Буткевич не пришел, я за него". "А где же он?" - спросила я, сердце мое упало. Я почувствовала, что сейчас ужасно рассержусь.

- Они не пришли, - сказал человек, - потому что у них нет нового костюма, а в старом они стыдятся.

Я онемела. Мысль, что кто-то не пришел из-за дырявого пиджака и стесняется МЕНЯ! боится МЕНЯ! мне показалась совершенно абсурдной. Соображение, что прислан был какой-то идиот, чтобы мне об этом сказать, привело меня в бешенство. Но я сдержалась и сказала:

- Очень жалею.

И пошла в свой вагон. Человек с глупой улыбкой смотрел мне вслед.

Позже Буткевич извинился передо мной, написав мне, что он был болен и к поезду прийти не мог. Я своих чувств к нему не изменила: писала ему, устроила две его корреспонденции в газету и, когда он умер на больничной койке, написала о нем некролог.

Апрель

Perhaps the whole pilgrimage of spirit was the only goal of spirit, the only home of truth.

(Santayana)

7. Не ожидая Годо

Летом 1947 года я осталась одна. Лонгшен был объявлен к продаже, и в Париже у меня не было места, где я могла бы жить. Не было ни квартиры, ни комнаты, и денег не было, чтобы снять что-либо. В это время Катя купила квартиру на одной из центральных улиц Парижа, в пяти минутах от президентского дворца и Елисейских полей. Она вернулась в это время из Персии и решила опять поселиться в Париже. О Кате я скажу несколько слов.

Мы когда-то учились вместе, впрочем, один только год. Она по паспорту была персианкой, но по происхождению армянкой, только происходила она не от тех "благодарных армян", от которых произошла я, а от персидских, и дед ее в середине прошлого века имел осла. На этом осле он решил привезти в Россию из Тегерана мешок сушеных фруктов, так как он слышал, что в России люди не умеют сушить фрукты и их не едят. Он отправился в путь, дошел до Влади-кавказа и там продал свои фрукты. Вернувшись в Тегеран, он купил второго осла и опять ушел. Через несколько лет он переселился в Россию, женился и открыл магазин сушеных фруктов, а потом и фабрику. Его сын, Катин отец (и друг моего отца), от сушеных фруктов перешел на разные другие дела, в частности - на масло, постное и смазочное. Ко времени революции он был сказочно богат. Катина мать умерла молодой, оставив ему трех дочерей, которых воспитывала бабушка.

Катя в тот год, когда мы учились в одном классе, приходила в гимназию с огромной, размером с грецкий орех, жемчужиной, окруженной бриллиантами, висевшей на цепочке у нее под подбородком. Выяснилось, что отец задаривает своих дочерей (им было тогда пятнадцать, тринадцать и пять лет) драгоценностями, жалея бедных сироток, оставшихся без матери, и девочки носили на себе жемчуг, изумруды и бриллианты, как мы носили воротнички и рукавчи-ки. После революции драгоценности проели. Потом Катя вышла замуж, и так как муж ее ровно ничего не делал, то она открыла мастерскую дамских платьев, содержала мужа, сестру и племянницу. Мужа она бросила лет через шесть, работать продолжала всю жизнь, а когда в сентябре 1939 года ей пришлось уехать в Персию, то она и там работала, обшивая королевский двор, принцесс, всю женскую половину семьи персидского шаха. Теперь она решила на всякий случай купить в Париже квартиру, большую, двухэтажную, с внутренней лесенкой и балконом, в старом доме (где, говорят, бывал Шатобриан). Но квартиру эту надо было перестроить, перекрыть крышу, устроить ванную, и жить пока в ней было нельзя. Катя жила в гостинице поблизости, а рабочие работали с утра до вечера. Она предложила мне, пока не кончится ремонт, кое-как приютиться в одной из комнат. Она всегда была доброй, а также веселой, трудолюбивой и хорошенькой - четыре основных женских достоинства.