Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

Его решимость браться за урегулирование проблем и, когда ничего другого не оставалась, рисковать, но и обеспечение внешнеполитических акций запасом альтернатив, отцовское умение вести переговоры и его готовность в известных условиях находить компромиссы, все эти его качества дополняли структуру личности Гитлера, малопригодную для дипломатических «игр». Указанное взаимодополнение расстроилось после начала войны с Россией и с этим также и отношения между ними. Несомненна обида «никогда не ошибающегося» визионера на министра иностранных дел, предупреждавшего его против превентивной войны с Россией из соображений трезвой «деловой политики» и — это Гитлер, вне всякого сомнения, понял уже в октябре 1941 года — оказавшегося правым.

Здесь следует уточнить: отец не расстался с должностью, скажем, не из-за боязни репрессий против него лично. Ему их не приходилось ожидать, по крайней мере, до тех пор, пока он не занялся чем-то в смысле конспирации, о деятельности которой не имел никакого понятия. Однако даже если бы в результате ухода его ожидали негативные личные последствия, это не удержало бы его от того, чтобы подать в отставку.

Во время восстановительного отпуска после четвертого ранения я смог в августе 1944 года приехать к отцу в Восточную Пруссию на два или три дня. До тех пор он был для меня всегда чуточку далекой, вызывающей почтение особой, однако в эти дни наша встреча была исполнена сердечности и глубоко личного общения. По этому случаю я вспоминаю о примечательной сценке, разыгравшейся между ним и мной. Однажды утром, это было после завтрака, и мы были одни, он получил выдержки из иностранной прессы. Вдруг он придвинул мне через стол вырезку из газеты со словами: «Считаешь ли ты, что такое возможно?» Речь шла о сообщении, полученном международной прессой от русских. В нем говорилось о систематическом убийстве еврейских заключенных в некоем занятом русскими немецком лагере в Польше. Я лишь рассмеялся и, едва ли не с упреком, ответил, даже ни на миг не задумавшись, возможно ли такое: «Но, папа, это ведь опять отрубленные детские руки в Бельгии из Первой мировой войны». Это относилось к курсу начальной военной подготовки всего германского вермахта: материалы вражеской пропаганды, такие как листовки и так далее, следует снабдить надписью «вражеская пропаганда» и передать командиру. Из клеветнической пропаганды стран Антанты во время Первой мировой войны были сделаны соответствующие выводы. Войска были в этом смысле в полной мере обучены и потому в целом для вражеской пропаганды труднодоступны. Отец согласился с моим спонтанным высказыванием с видимым облегчением.

Сегодня, когда высшие функционеры гитлеровского режима утверждают, что они ничего не знали о тягчайших делах, таких как, например, убийства евреев, это звучит неправдоподобно. Ныне, в эпоху, когда ничего не остается доверительным или тайным, изоляция отдельных представителей правительства в «системе» Гитлера труднопредставима. Полная — и желаемая Гитлером — дезинтеграция правительственной работы ей содействовала. Концентрационные лагеря и то, что в них происходило, были феодальной вотчиной Гиммлера. Они представляли собой огромные хозяйственные комплексы, подчинявшиеся ему одному. Уже по этой причине он никому не позволял заглядывать в карты. Заседания кабинета, на которых можно было бы задать вопросы, не собирались. Полная дезинтеграция правительственной команды отвечала в конечном итоге желанию Гитлера. Достаточно припомнить интернирование датской полиции, державшееся в тайне от полномочного представителя рейха Беста и его шефа, министра иностранных дел.

Успешная попытка сохранить в строгой тайне убийства евреев является доказательством беспокойства тогдашних ответственных лиц по поводу настроения немецкого народа в том случае, если бы об этих делах стало известно; к этому присоединяется то, что даже внутри режима знание об убийствах держалось в секрете. Начатое во время войны штурмбаннфюрером СС и судьей Конрадом Моргеном внутреннее следствие по этим делам привело к возбуждению предварительного расследования против Адольфа Эйхмана, Рудольфа Гесса, Освальда Поля и других, но также и к выводу, что круг лиц, знавших о них, ограничен несколькими сотнями человек [476]. Развернувшееся во время войны преследование евреев, угрожавшее их существованию, противоречило общепринятым этическим принципам немецкого народа. Его масштаб не был известен. Но уже общеизвестные вещи (еврейская звезда, депортации и так далее) были достаточны для того, чтобы подорвать доверие к руководству и его моральную легитимацию, и должны были, таким образом, воздействовать негативно на военные усилия. С другой стороны, немецкий народ, ввиду мощной русской угрозы и требования Рузвельтом и Черчиллем «безоговорочной капитуляции» осознавал, что ему приходится вести борьбу за выживание. Для многих немцев — как раз на ответственных постах — ужасная душевная раздвоенность! Клевета, представляющая весь немецкий народ в этих обстоятельствах «добровольным помощником» Гитлера, то есть распространяющая «коллективную ответственность» до третьего колена и дальше, — в один прекрасный день также, вероятно, обнаружится как тяжкая «ошибка». Непостижимо утверждение бывшего президента Федеративной Республики Рихарда фон Вайцзеккера, что «все могли это знать» [477], прежде всего в связи с тем, что в Нюрнберге он защищал своего отца, бывшего госсекретарем Министерства иностранных дел до 1943 года, с аргументом, что тот ничего не знал. Сегодня «депортации» неизменно приравниваются к убийствам, но в то время это нельзя было распознать!

Во все время правления Гитлера Иоахим фон Риббентроп был никак не связан с немецкой еврейской политикой. В соответствующей литературе о холокосте поэтому признается, что он не санкционировал преследования евреев и не был их инициатором; ему также не приписывают знание относительно их убийства национал-социалистическим режимом. Это верно. По причине происхождения и жизненного пути он в конечном итоге был в целом далек от идеологического радикализма тоталитарного времени. В своих воспоминаниях он справедливо указал, что, хотя он видел проблемы с евреями в Германии, но уже только из-за внешнеполитических последствий резко высказывался против принятия антиеврейских законов. По собственным словам, он настаивал у Гитлера на «эволюционном развитии еврейского вопроса». В то время, когда с еврейской стороны из-за продолжавшихся проблем с жизнью евреев в нееврейской среде выдвигались требования создания еврейского государства, это не могло показаться чем-то необычным. С этими взглядами отец у Гитлера никогда не имел решающего успеха, а с течением войны достичь удавалось все меньше и меньше. Гитлер все сильнее склонялся к точке зрения, что ведущей силой войны против Германии являются, по существу, английские и американские евреи.

Отец так не думал. Враждебная евреям политика Третьего рейха добавляла, по его мнению, к длинному списку врагов «еще одну великую державу» в качестве союзника. Он считал это очевидным фактом, но не решающим, а лишь одним из многих. Такой фактор силы, как «еврейские организации», безусловно, существовал и был значимым. Однако эти организации, как в качестве противников, так и союзников, просчитывались, и их влияние было обозримым. Это являлось также предпосылкой, с которой английский военный кабинет в конце 1939 года дебатировал о влиянии евреев на американскую политику в прошлом и настоящем и его возможной пользе для ведения войны англичанами.

Как глава внешнеполитического ведомства во время войны отец знал, что европейские евреи были собраны в лагерях. В отдельных случаях — например в случае Италии, — он так же требовал от союзников согласия на подобный образ действий. Это соответствовало впечатлению, что евреи на европейском континенте будто бы нацеленно работали на поражение Германии. Такая враждебность ввиду ярко выраженных принципов национал-социалистической политики явилась бы объяснимой. И на самом деле Хаим Вейцман предложил английскому правительству выставить всех евреев Европы на войну против Германии [478], тем самым серьезно переоценив, разумеется, свое влияние или возможности всемирных сионистских организаций. В конечном итоге речь для английского правительства в эту войну шла не о возмездии за антиеврейскую политику, и даже вовсе не о спасении жизней. Это доказывают многочисленные примеры.