В подполье можно встретить только крыс

Случай наградил и меня за мои заботы о касках. По горным тропам я с группой солдат и офицеров (всего 8 человек) направился в 310 стрелковый полк. Тропа то скрывалась в лесу, то выныривала на поляны. Наблюдатели противника откуда-то, по-видимому, засекли нас. И когда головной из нашей колонны вышел на очередную поляну, на опушку обрушился минометный налет. Страшно закричала лошадь, и в это время меня сокрушительным ударом по голове вышибло из седла. Когда я очнулся, лицо было мокрое. Дотронулся рукой - кровь. Надо мной наклонились ординарец и состоящий в моей охране солдат комендантского взвода. В голове гудело, но спросил: "Потери?" Оказалось, две лошади тяжело ранены пришлось пристрелить - и две легко ранены. Люди все целы.

Мне сделали перевязку и усадили на лошадь. Когда уже собрались трогаться, я вдруг вспомнил: "А где моя каска?" Ординарец - пожилой сибиряк - Василий Максимович - бросился искать. Через некоторое время подошел и каким-то странно сниженным голосом сказал: "Вы посмотрите!" Я взглянул. Он держал в руках мою каску, в которую воткнулся, проломив ее, и застрял осколок мины величиной с ладонь. Помолчав Василий Максимович сказал: "А ведь это Бог вас надоумил, Петр Григорьевич, насчет касок. Это по его внушению вы так горячо стояли за них. Что с вами сейчас было бы, если бы Вы не вняли голосу Божьему?"

В санроте 310 полка врач тщательно осмотрел голову.

Оказалось, осколок повредил лишь кожу - ударом и ожогом. Метка и до сих пор на голове, с правой стороны, а каска... Ее я решил сохранить на память и приказал упаковать вместе с застрявшим в ней осколком. Но слухи об этом случае как-то быстро распространились, и многие офицеры заходили, прося показать. Пришлось распаковать и положить так, чтобы можно было осматривать без меня. Потом попросил Леусенко, чтобы показать у себя в полку. Ему я, по-приятельски, отказать не мог. Но когда она вернулась от него, начали просить другие командиры частей, и отказывать уже было неудобно: "Леусенко дал, а мы что хуже?"

Потом приехал Леонид Ильич Брежнев и, встретившись со мной, сказал: "Ну, показывай свою каску. Звон о ней идет по всей армии". Каска в это время была в какой-то из частей. Я протелефонировал, и мне ее быстро доставили. Леонид Ильич посмотрел, глубокомысленно произнес: "Да-а". Затем не то попросил, не то приказал: "Дай мне ее на время. Надо показать руководящему составу". Я сказал, что хотел бы сохранить как память. Он ответил: "Так я же верну. Зачем она мне? Тебе это, конечно, память, а мне только для дела. Покажу и верну". Не мог же я не поверить начальнику политотдела армии. Но не сдержал он слова. Каска исчезла. Довольно настойчивые мои попытки розыска не увенчались успехом. Политотдельцы говорили, будто бы в результате неосторожного обращения осколок выпал, а без него к каске пропал интерес, и она была где-то брошена.

Таков этот случай. Случай, а не предначертание. Вряд ли можно согласиться с Василием Максимовичем, что Бог со мной в игрушки игрался: введешь каски спасешь жизнь свою. Не введешь, на тебя готова мина и осколок для твоей головы". Не так просто проявляется воля Божья. Война, как впрочем и вся жизнь, движется не только промыслом Божьим, но и столкновением многих воль и зависимыми от нас случайностями. На войне, жизни и смерти множеств, сосредоточены на небольших пространствах, и случайности здесь, ввиду их множественной схожести и повторяемости, часто выглядят как предопределение, как судьба, как промысел Божий. Отнюдь не отрицая последнего, я против того, чтобы сводить все к этому, даже тогда, когда смерть выглядит чудом. Каждый раз, видя чудо спасения или, как с Завальнюком, чудо смерти, я вспоминаю отца Владимира: "Бог тебе не нянька. Он дал тебе разум и тем оградил тебя от несчастий". Подтверждение этому я видел неоднократно. И в каждом чуде видно проявление действительного чуда Божьего: разума человеческого или же случая.

К осени 1944 года, как я уже говорил, запахло окончанием войны. На это указывал и характер прибывающих людских пополнений. Людей в стране уже не было. Готовилась мобилизация 1927 года, то есть 17-летних юнцов. Но нам и этого пополнения не обещали. От 4-го Украинского фронта требовали изыскания людских ресурсов на месте - мобилизации воюющих возрастов на Западной Украине, вербовки добровольцев в Закарпатье и возвращение в части выздоравливающих раненых и больных. Нехватка людей была столь ощутительна, что мобилизацию превратили по сути в ловлю людей, как в свое время работорговцы ловили негров в Африке. Добровольчество было организовано по-советски, примерно так, как организуется 100 процентная "добровольная" явка советских граждан к избирательным урнам. По роду службы ни "мобилизацией", ни вербовкой "добровольцев" мне заниматься не приходилось, но из дивизии выделялись войска в распоряжение мобилизаторов и вербовщиков "добровольцев" и, возвращаясь обратно, офицеры и солдаты рассказывали о характере своих действий. Вот один из таких рассказов. "Мы оцепили село на рассвете. Было приказано, в любого, кто попытается бежать из села, стрелять после первого предупреждения. Вслед за тем специальная команда входила в село и обходя дома, выгоняла всех мужчин, независимо от возраста и здоровья, на площадь. Затем их конвоировали в специальные лагеря. Там проводился медицинский осмотр и изымались политически неблагонадежные лица. Одновременно шла интенсивная строевая муштра. После проверки и первичного военного обучения в специальных лагерях "мобилизованные" направлялись по частям: обязательно под конвоем, который высылался от тех частей, куда направлялись соответствующие группы "мобилизованных". Набранное таким образом пополнение в дальнейшем обрабатывалось по частям. При этом была установлена строгая ответственность, вплоть до предания суду военного трибунала, офицеров, из подразделений которых совершился побег. Поэтому надзор за "мобилизованными" западно-украинцами был чрезвычайно строгий. К тому же их удерживало от побегов то, что репрессиям подвергались и семьи "дезертиров". Мешала побегам и обстановка в прифронтовой полосе, где любой "болтающийся" задерживался. Удерживала от побегов и жестокость наказаний - дезертиров из числа "мобилизованных" и "добровольцев" расстреливали или направляли в штрафные роты.