Екатерина Ивановна Нелидова. Очерк из истории императора Павла

Примирение Марии Феодоровны с своей мнимой соперницей становилось таким образом совершившимся фактом, и от совместного действия этих двух женщин можно было ожидать благодетельных последствий для Павла. Но противная партия также не дремала и старалась с одной стороны возбудить в уме великого князя подозрения против Нелидовой, а с другой — сделать предметом его платонического, рыцарского поклонения другую фрейлину Марии Феодоровны, Наталью Федотовну Веригину, бывшую уже в то время невестой Плещеева. Интрига велась усердно и последовательно, благодаря Кутайсову, и достигла своей цели: в конце марта 1796 года Нелидова окончательно оставила двор и уже не появлялась при нем, поссорившись с Павлом Петровичем и удалившись в Смольный монастырь. В письме к Куракину сама Нелидова так объясняла, в мае 1796 г., свое удаление, чрезвычайно удачно и метко характеризуя «друга», т. е. Павла Петровича:

«Вы знаете вашего друга, вы знаете, что когда новое чувство овладевает его сердцем, оно, вместе с тем, господствует над всеми его помыслами (de toutes ses facultcs intellectuelles). Тогда все то, что раньше имело для него значение, все то, что могло быть для него полезно, дорого и приятно, перестает существовать для него и делается даже тем более для него неудобным, что совесть подсказывает ему всю его нечестность (turpitude), и он может забыться, лишь идя далее по пути зла. Теперь уже пять месяцев прошло с тех пор, как, наскучив, видеть, что его господин продолжает доверять безупречно честному лицу, которого никогда не могли заставить войти в придворные интриги и мелкие интересы каждого, несовместные с достоинством великого князя, — Кутайсов поклялся перед людьми, которых считает он своими клевретами, и сказал точно в этих выражениях, что он сумеет дать чувствам своего господина какое будет угодно ему направление. Я не знаю хорошо, каким путем он достиг этого, но результат был тот, что мое поклонение и благоговейная привязанность к той, с которой я всегда желала и добивалась видеть великого князя в добрых отношениях, — с его матерью, — эти чувства, столь понятные, и это поведение, предписываемое долгом и преданностью, сделались для него подозрительны. После этого мне стало невозможно никого защищать без того, чтобы не возбуждать подозрений в нашем друге в моем сообществе с людьми, которых я не видела с того времени, как я оставила двор, и о которых я слышала только от него самого. Как только установились подобные отношения, слуга (то-есть Кутайсов) заронил и укрепил мысль завести связи совсем иные чем, те, которые его господин имел со мною и которые должны были принести более разнообразия и менее стеснения, стремясь воспалить воображение своего господина удовольствием, не представлявшим, как казалось, затруднений пользоваться нежностью В. (то-есть Веригиной), о которой, правда, он не знал, что она уже невеста. Господин, ни о чем не предуведомленный и не имея никакого понятия ни о добрых, ни о дурных свойствах девицы, позволил вести себя в ее комнату, куда слуга уже входил несколько раз, по собственному побуждению или нет — неизвестно. Девица просила господина прервать свой визит, который, вследствие малого знакомства между ними, мог повести к дурным толкованиям. Жених (Плещеев), который воспользовался этим обстоятельством, чтобы объявить о своих намерениях относительно девицы, не был выслушан, и его прекрасные проповеди (sermons) послужили только к тому, что закусили удила. Я узнала обо всем этом слишком поздно и считала своею обязанностью употребить все красноречие дружбы, чтобы, по крайней мере, воспрепятствовать ему обесчестить себя таким образом действий, имевшим вид грабежа чужого счастья, потому что начали уже бояться, что в будущем никто не может быть спокоен за свою жену Он отвечал мне, что, кроме меня, никто не нашел в его поступке ничего достойного осуждения. Действительно, общепринятой политикой было заставлять других делать вид, что они ничего не подозревают; успели даже убедить жениха, что это могло бы содействовать общему благополучию, уничтожая доверие, которое имели до сих пор ко мне, и что, будучи мужем своей жены, он не будет иметь никаких поводов бояться, если, в виде уступки, поселится вместе с будущей своей женою в Гатчине и Павловске, где дали бы им дома с полною меблировкой. Когда дела были устроены таким образом, все письма, все секреты стали сообщаться его жене (то-есть Марии Феодоровне) и новой супружеской чете (Плещеевым), которые составили интимный кружок вашего друга, и кружок этот расходится только на те минуты, когда нужно показываться публике. Жена, благодаря этой снисходительности, возвратила к себе доверие своего мужа, и дай Бог, чтобы оно никогда не находилось в худших руках; верно по крайней мере, то, что благо государства всегда близко ее сердцу, и, будучи сама всегда доступна добрым советам, она сумеет внушить их человеку, всегда чересчур порывистому в своих страстях. Что касается меня, то, видя, что истинной дружбе не придается более значения, я поставила себя вне возможности повторения каких-либо выходок, и теперь я спокойна, удаляя от себя всякое воспоминание и всякое занятие, которое могло бы нарушить это спокойствие [76].

Все эти факты, рассказанные Нелидовой, вполне подтверждаются отрывочными показаниями современников. 22-го апреля 1796 года, Протасов, воспитатель великого князя Александра Павловича, писал Воронцову: «Г. Плещеев был представлен вчера, как жених m-lle Веригиной. Оба они на самом лучшем счету у великого князя цесаревича и у великой княгини. Для них приготовляют дом и вообще их принимают как нельзя лучше, и они лишь одни в послеобеденное время допускаются в кабинет их императорских высочеств» [77]. «Наталия Федотовна Плещеева, — рассказывает Карабанов, — была предметом кратковременного благорасположения императора Павла, что возбудило крайнее неудовольствие Екатерины Ивановны Нелидовой, бывшей тогда в силе. Внимание это было причиной немаловажного смятения» [78]. В публике ходили слухи, что удаления Нелидовой требовал от Павла, после рождения великой княжны Анны Павловны, даже петербургский митрополит Гавриил, в интересах Марии Феодоровны [79]. Растопчин, находившийся в то время при дворе, сообщал лишь кратко, что Нелидова «поссорилась с великой княгиней» [80]. Наконец, сама Мария Феодоровна, находившаяся в дружеской переписке с Н. Ф. Плещеевой, которую почему-то называла она Chabrinka, уже в октябре 1796 года иронически отзывалась о бывшей своей союзнице в своих письмах [81].

Гатчинский замок и его сад в конце XVIII в.

Все это, однако, невольно вызывает удивление: с одной стороны — Нелидова, с другой — Кутайсов, Плещеевы и сама Мария Феодоровна, уже сближавшаяся с Нелидовой и радовавшаяся этому сближению… Чем объяснить эту внезапную перемену «дворской политики»?

Хроника придворных интриг XVIII века отличается такою запутанностью и сложностью отношений действующих лиц, что на расстоянии столетнего промежутка времени, обладая массой рукописных данных, предполагавшихся быть уничтоженными, мы можем лишь постепенно открывать тайные пружины событий, имевших важное значение в русской истории; во всяком случае, многие из этих событий мы знаем и понимаем теперь гораздо яснее и всестороннее, чем судили о них современники, взятые каждый в отдельности. Можно с уверенностью сказать что, сама Нелидова, в момент окончательного удаления своего от великокняжеского двора, не вполне понимала свое положение. Несомненно, что Кутайсов давно уже подкапывался под влияние всемогущей, казалось, фаворитки, которой минуло уже 37 лет, и старался обратить внимание Павла на другую, более молодую девушку, но несомненно также и то, что фавор Плещеевой был бы для Марии Феодоровны еще более тяжел, чем фавор Нелидовой, и поэтому участие великой княгини в совместных действиях супругов Плещеевых по отношению к Павлу, а равно усиление доверия к ней цесаревича, нужно объяснять другими причинами. И действительно, сама Нелидова дает ключ к разгадке неудовольствия на нее Павла, говоря, что ее сделали подозрительною в его глазах ее усилия примирить его с матерью.