Воздыхание окованных. Русская сага

…Помню, в раннем детстве меня всегда озадачивало, почему жилье человеческое пахнет по-разному? Неподалеку от нас жили близкие родственники, но дух в наших квартирах царил совершенно разный. Это я очень хорошо различала в детстве. Конечно, тут присутствовали и запахи, не только метафизические, но и к одним физическим параметрам не сводимые… Что это было? Быть может, свойственные иногда раннему детскому возрасту проблески чистого духовного восприятия? Ведь по святым Отцам так же, как существует благоухание святости, так же являет себя и зловоние греха и это они, Святые Отцы, разумеется, знали от опыта, и, конечно же, не просто так фигурально выражались.

Вот я вспоминаю бабушку… Ее нет на земле уже более сорока лет, но когда я думаю о ней и хочу как-то получше воскресить в памяти ее облик, не черты лица рисуются моему воображению, не слова какие-то слышатся, а что-то более похожее на невещественный, не химического состава запах, что-то для глаза и слуха и земных органов чувств неуловимое: не внешнее, но нечто все же явно осязаемое, только осязаемое тем, что больше и выше возможностей чувств — духом. Как если бы кто-то очень близкий, с кем вы долго вместе живете, однажды тихо и незаметно подошел бы к вам и встал за вашей спиной, и вы бы не слухом, не зрением, но всем своим существом почувствовали бы его присутствие, и узнали бы его, и, не оборачиваясь, спросили: «Это ты?»… Так мне вспоминается и бабушка в ее сокровенной духовной и личностной сущности, в ее первооснове, в ее духовном излучении или свечении, или, может быть, лучше сказать, в образе? Ибо образ в своей первооснове — это, ведь, не только символическое изображение в красках или при помощи словесной живописи, — это, скорее, звук, музыка, мелодия, то есть, нечто, не имеющее никакого земного средства выражения — ни грубого — в картинах красками, ни более хрупкого — в картинах словесных. Это концентрация, синтез духовной сущности человека, при этом не совсем лишенной и природно-телесных элементов, к примеру, того, что я называю запахом. Это возможно, та личностная субстанция, которая замышляется и сотворяется Богом еще до зарождения в материнской утробе человеческого существа, и одновременно это то, что остается и сохраняется после того, как разрушается все видимое, и ощутимое материально…

Бабушка была родная, присная, с младенчества необыкновенно мне близкая, мною досконально изученная и со всей возможной тщательностью мною в себя впитанная. И поэтому позднее, в возрасте уже не раннем, а более сознательном, приметливом, когда мы вместе с бабушкой разглядывали семейные фотографии, я уже целенаправленно впивалась глазами в некоторые любимые мною детали…

Руки бабушки и руки прадеда Николая Егоровича Жуковского, руки его матери — прапрабабушки Анны Николаевны — имели разительное сходство, и было в них что-то неизъяснимо привлекательное, неповторимое — я бы всегда их узнала среди сотен и тысяч рук. Да и у дяди Кирилла, бабушкиного сына, были точно такие же руки, и у мамы, хотя, на первый взгляд, что могло быть общего: мама — скульптор-монументалист, работала с тяжелой глиной, с камнем и деревом, с тяжелыми инструментами и потому ее руки были развиты мощно. И все же это были все те же сильные, благородные Жуковские руки! Но хороши они были не длинной пальцев, ни формой ногтей, ни каким-то характерным изгибом большого пальца, — нет, хотя все это, вероятно, с точки зрения антрополога и художника было и пропорционально, и совершенно, и благородно. Но я и по сей день вижу красоту этих рук совсем в ином. Это были умные руки, молитвенные, навыкшие к трудам, выражавшие внутреннюю гармонию и наследственную предрасположенность к благородству тех, кому они принадлежали. А ведь люди, которых я назвала, были довольно разными…

Все это говорило мне о таинственной концентрации сущностных родовых признаков, о природном, физическом и духовном единстве рода, как о некоем непреложном Божественном законе человеческой жизни. О человечестве, как о едином Адаме, о его, человечества, Священной Истории — Истории Божественного Домостроительства; о потомках Каиновых и о потомках Сифовых, о родовой греховности и о родовой праведности, о причудливых переплетениях в судьбах родов добра и зла, о всемогущественном Божием прощении потомков праведных отцов, и о неотвратимых наказаниях потомков богоотступников «до четвертого рода». И о том, что есть крайняя нужда каждому потрудиться познать свой род в этих перипетиях добра и зла и найти в нем себя — свою точку отсчета, свое место и назначение в роду, свою ответственность перед самим собой, перед предками и потомками. Ведь дело-то идет не о малом, а о наследственности, с которой мы рождаемся, живем, даже не отдавая себе отчета в ее существовании. Разве что, когда речь идет о физических болезнях. А психика? А духовное наследование?

Как о научно доказанном факте наследования от родителей не только физических, но и духовных свойств говорили и святые отцы древности — Макарий Великий, например, а в поздние времена — выдающийся хирург и святой архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий), и митрополит Антоний Сурожский, утверждавший, что каждое поколение наследует от всех предыдущих не только свойства ума, сердца, воли, телесные особенности, но и разрешенные и неразрешенные проблемы духовного плана… Если родители в самих себе разрешат какую-то проблему, они передадут детям человечество более утонченное, освобожденное от этого «проклятого вопроса», если же родители не сумеют его разрешить, следующее поколение рано или поздно с тем «проклятым вопросом» столкнется. А, столкнувшись, преодолевая в себе этот проблемный узел, человек способен снять тяжесть наследственных «грузов» не только с себя, но и со своих давно усопших отцов и дедов, и, конечно же, «очистить от долгов» и свое наследство детям.

Какое чудо — возможность исправить не только свое собственное настоящее, но прошлое и будущее нескольких поколений своего рода дарует Бог человеку. Человек — не один. Человек — это цепь рождений: это его предки, это его род, у которого есть своя родовая Богом данная сверхзадача, миссия, которую род должен осуществить на земле, и средства для осуществления этой цели — те представители рода, которым предназначена особая роль в этом Божественном сценарии. Исполнив все, что на него возложено, род, как и человек, начинает угасать, быть может, дав жизнь уже новым ветвям и новым задачам новых родов.

Все это просматривалось и в рисунках исторической канвы и близких нам родов.

…Впрочем, к медитациям на эту тему побуждало частое и глубокое погружение в содержимое того самого огромного несгораемого шкафа, что стоял в комнате у бабушки, претендовавшего в детском восприятии даже на своеобразную одушевленность. Какие драгоценности сберег этот «Личарда верный», сколько сохранил подлинных, и сокровенно-пронзительных свидетельств об ушедшей жизни и о том, что имело отношение уже не к прошлому, а к будущему, а именно к судьбе потомков тех, чья материализованная память жила в несгораемом шкафу. Какой мало-мальски размышляющий потомок не захотел бы заглянуть в прошлое, чтобы, с замиранием сердца подсмотреть там что-то и о своем будущем, не сравнить прожитое с тем, а как бы надо было его прожить, и какие пути-дороги вели к цели, а какие — в дебри…

На фото: Бабушка Екатерина Александровна Домбровская в Орехове — родовом гнезде Жуковских. 1947 год.

Четвертый всадник

…И вот, наконец, пришло время открыть тяжелую двухметровую дверь стального несгораемого шкафа, который много лет стоял в углу бабушкиной комнаты. Шкаф был огромен и мрачен, внутри черен, а снаружи выкрашен белой краской; двери его лязгали, открываясь… Массивный немецкий замок со сложной системой засовов был давно сломан. Воры, добравшись во время войны до несгораемого шкафа, испортили его, почем зря: ничего ценного, кроме пожелтевших бумаг да старых ветхих книг, они в нем так и не нашли. А потому и оставили теперь уже никогда не запиравшийся шкаф в покое. Странно, но при замке сохранились даже ключи, которые уже ничего не отпирали и не закрывали…