Впервые над полюсом

Что же она собой представляет?

Основной передатчик телеграфный, двухкаскадный, полезная мощность 20 ватт. Диапазон 20-30, 40-60 и 560-610 метров. Задающий генератор при работе на коротких волнах стабилизирован кварцем. Цепи накала питаются от аккумуляторов, анодные - от умформера РМ-2. Таких передатчиков в комплекте радиостанции два. С каждым из них может работать усилительный блок. Он имеет полезную мощность 50-80 ватт (в зависимости от диапазона) и питается: цепь накала от аккумуляторов, анодная - от умформера РМ-1, используемого как двухколлекторная динамомашина (от низковольтного коллектора могли заряжаться аккумуляторы). Машина РМ-1 спарена с бензиновым двигателем, В-3, имеющим воздушное охлаждение.

Основной приемник 1-V-1 с диапазоном от 19 метров до 20000 метров. Питание от аккумуляторных батарей.

Антенна Г-образная, из канатика. Горизонтальная часть длиной 55 метров, снижение - 15. Подвешивается на двух дюралевых мачтах высотой 8,5 метра.

Радиостанция управляется посредством распределительного щитка. Аккумуляторы железо-никелевые.

Предусмотрена возможность питания основного передатчика полностью от умформера РМ-2, превращаемого в этом случае в двухколлекторную динамомашину с ручным или ножным приводом.

Резервная радиостанция состоит из однокаскадного телеграфного передатчика на одну фиксированную волну 600 метров, имеющего полезную мощность 20 ватт, и приемника 0-V-1. Питание от тех же источников, что питают основную аппаратуру.

Основной энергетический агрегат дрейфующей станции - ветряк конструкции харьковского инженера С. Б. Перли, с динамомашиной мощностью 200 ватт при напряжении 15 вольт. Изготовлен он также в нашей Ленинградской лаборатории.

Мы проводим на «Дрейфе» несколько десятков связей с советскими и иностранными радиолюбителями-коротковолновиками. Им нравится тон радиостанции и ее стабильность. Упаковываем радиостанцию, и на следующий день она в Москве, где со дня на день начнутся полевые испытания оборудования дрейфующей зимовки.

* * *

Радиостанция для первой дрейфующей. Все, чем располагал молодой коллектив лаборатории, было вложено в нее: понимание важности задачи, знание дела, опыт, энтузиазм. И когда работа над «Дрейфом» близилась к концу, казалось, что - все, ни на что большее уже не способна мысль разработчика, конструктора, технолога. С тех пор прошло сорок лет. Семимильными шагами шла вперед в эти годы радио- и электронная промышленность. Менялись представления о простоте схем и целесообразности конструкций, о портативности и экономичности, о большом и малом весе, сложности или легкости эксплуатации аппаратуры.

Передо мной схема «Дрейфа», фотографии и описание радиостанции. Велика. Тяжеловата. Ни одного полупроводникового прибора. Питание анодных цепей приемника от многоэлементных аккумуляторных батарей - «каменный век». Многое сейчас можно подвергнуть критике и сделать лучше. Утешает одно: такова судьба любого аппарата. Сделанное вчера должно критиковаться и заменяться более совершенным сегодня, ибо в этом великий смысл и цель научного и технического прогресса. И еще одно: основной экзамен - на надежность - радиостанция выдержала с честью, работая с немалой нагрузкой и в тяжелых условиях.

Старт

Полевые испытания «Дрейфа» проходят успешно, мы получаем сообщение об этом и вместе с ним предложение - выделить из числа разработчиков специалиста, обязанностью которого будет обеспечивать бесперебойную радиосвязь с дрейфующей станцией и консультировать Кренкеля относительно неполадок в аппаратуре, если таковые возникнут.

(Забегая вперед, скажу, что радиостанция в опытных и заботливых руках Кренкеля работала хорошо и ни разу за девять месяцев дрейфа не вскрывалась для устранения неисправностей. Так что и консультировать его не пришлось, чему я от души радовался: ведь всякая консультация предполагала наличие связи, а если бы неисправность оказалась настолько значительной, настолько серьезной, что прекратилась бы связь?)

Выбор падает на меня. Нужно ли удивляться, что 1 марта я написал в своем дневнике, может быть несколько экспансивно, по-юношески:

«Сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни! В страну ледяного молчания, в центр таинственного Полярного бассейна пойдет отряд самолетов. Они должны вылететь из Москвы, пройти над лесами и тундрой, оставляя справа Новую Землю, пролететь над Баренцевым морем и совершить посадку на затерянный у восемьдесят второго градуса северной широты остров Рудольфа. Отсюда, с самой северной в мире авиабазы, отряд сделает девятисоткилометровый прыжок на Северный полюс! Самолеты высадят на полюсе десант - научную зимовку из четырех человек. Я лечу на Рудольф! Из радиорубки острова буду держать связь с зимовкой на дрейфующей льдине!…»

Дальше был калейдоскоп, в котором главное смешалось с второстепенным. Зимняя Москва. Оформление в экспедицию и встречи с новыми людьми. Встреча с Папаниным в Рыбном переулке, где в доме, заполненном учреждениями с мудреными, трудно произносимыми и не менее трудно запоминаемыми названиями, две комнаты на третьем этаже до потолка забиты вещами, которым суждено через короткое время оказаться на дрейфующих льдах в районе Северного полюса.

Телефон на столе у Папанина звонит почти непрерывно. Иван Дмитриевич нетерпеливо выслушивает доклады, скороговоркой дает распоряжения, сердится, если его не сразу понимают, кого-то сначала о чем-то просит, потом умоляет и наконец заверяет, что он до него «доберется».

Дегустация отличной, тоже предназначенной для отправки на полюс копченой колбасы, кусок которой, длиной не меньше метра, лежит у телефона, вселяя уверенность, что отважным полярникам на полюсе может грозить что угодно, кроме голодной смерти.

Крепчайший и душистый чай. Неожиданный вопрос Папанина: «Характер покладистый имеешь, браток?» - на который, слегка смущаясь, все же даю положительный ответ. «С плохим характером в Арктике не работают, - резюмирует Иван Дмитриевич, встает и протягивает руку:-До завтра».

На следующий день - основной склад дрейфующей станции. Папанин подводит меня к стоящему вертикально баулу из серебристого авиационного полотна: «Это твое обмундирование!» Баул похож на туловище человека с отрубленными конечностями. Сходство дополняется застежкой-молнией. Как-то не по себе становится, когда вижу, что на бауле написана моя фамилия. В бауле много интересных и добротно сделанных вещей, но по-настоящему впечатляют стоящие рядом с ним огромные фетровые валенки с галошами: длина подошвы сорок пять сантиметров, в каждом без труда спрячется годовалый ребенок. Подумалось, что валенки сделаны в качестве экспоната для выставки, но оказалось, что они тоже принадлежат мне и их нужно носить. Первые шаги в валенках убедили, что это дело не простое и требует тренировки: быть мне на полу, если бы не подхватил вовремя, на лету, Кренкель.

Снова Ленинград. Звонок Папанина. Ширшов и я получаем распоряжение прибыть в Москву с женами. Снова Москва. И снова - на вокзале - Иван Дмитриевич: отвозит в гостиницу и строго-настрого предупреждает, чтобы не занимались делами и отдыхали - три дня. Такая забота не часто встречалась в моей жизни и трогает.

Весна властно вступает в свои права, снега на улицах почти нет. Отряд самолетов готов стартовать на север, но не позволяет погода. Это начинает тревожить: в Архангельске нужно во что бы то ни стало до потепления успеть сменить самолетам колеса на лыжи.

21 марта возглавляющий экспедицию О. Ю. Шмидт, его заместитель по летной части М. И. Шевелев и И. Д. Папанин принимают решение направить имущество дрейфующей станции в Архангельск по железной дороге, чтобы облегчить взлет самолетов в Москве и посадку в Архангельске. Мне поручается сопровождать специальный вагон. Вылет самолетов назначен на 22 марта.

Переброска и погрузка в вагон пяти тонн имущества заняла немного времени. С работником Главсевморпути А. Ф. Шапиро, облаченные в полярное обмундирование - вагон не отапливается, - мы прощаемся с провожающими, среди которых все тот же неутомимый Папанин, и скорый поезд, к которому прицеплен наш вагон с драгоценным грузом, трогается.