Зекамерон XX века

Я был рад, что устроил Мишу — не знал тогда отзывчивый, интеллигентный геолог, какой оборот примут его отношения с новым коллектором!

Я ночевал в санчасти, где в уголке пристроил свой лежак повар Мустафа. Проспал подъем и развод, встал около девяти, умылся и направился было в столовую, как меня неожиданно окликнул прибежавший с полигона Хабитов.

Это был атлетически сложенный татарин с очень правильными, красивыми чертами смуглого, чуть скуластого лица, большими восточными глазами и зубами удивительной белизны. Единственный врач на всю долину, он лечил заключенных и вольных, его ценили и побаивались. Энергичный и властный от природы, он держался независимо, освобождал зеков от работы, не соблюдая никаких предписанных норм (лагерному врачу полагалось следить, чтобы число освобожденных не превышало определенного процента списочного состава). К больным относился с трогательной заботой, симулянтов же избивал собственноручно и безжалостно. В прошлом году он вовремя актировал меня, дистрофика, и в ожидании отправки в магаданскую инвалидку перевел на легкую работу титанщиком. Почему он, военврач, попал за решетку, никто из нас не знал.

— Слушайте, Петер, у вас ноги в порядке? — Он любил неожиданные вопросы. — Помогите: сейчас с полигона принесут туркмена Бикмухамедова, ему череп камнем разбило — явная фрактура. Он человек сильный, сердце железное, сутки выдержит… Так вот: бегите в Спорный за пенициллином. Получите в аптеке и обратно. Понимаю, тридцать с лишним километров, да еще переправа, требовать, разумеется, не могу, у вас своя работа, однако прошу: спасите товарища! Расконвоировку не забудьте, могут проверять в Спорном…

— У меня же никаких документов нет, доктор, разве не знаете? По тайге на честное слово хожу, потому что охрана знакомая. Долгосрочнику, да еще с моими статьями, разве оформят расконвоировку? Но для вас, конечно, побегу. Вы пишите записку в аптеку, а я на кухню за хлебом…

Я переобулся, тщательно завернул портянки, положил в карман хлеб и несколько кусочков сахара. Врач дал записку.

— Пробовал звонить в Спорный — не отвечает, — сказал он, — связь прервана… Не очень-то дают нам пенициллин, мой запас давно уже кончился. Ну, бегите, вся Европа смотрит на вас!..

Несколько минут спустя, обежав полигон, я разделся, свернул жгутом рубашку и пиджак, повязал их вокруг талии — так я в детстве освобождал руки от ненужного пальто, когда играл в своем родном парке, — и припустил по тропе. Стало жарко, солнце пекло, как на юге. Где позволяла дорога, бежал мелкой рысью, стараясь не менять темпа. Надо было только внимательно смотреть на тропу, чтобы не оступиться. Я был уверен, что управлюсь до вечера, лишь бы хватило сил на обратный путь.

Уже остался позади восьмой километр; не добежав до нашего лагеря, я перешел на ту сторону речки и продолжал путь по старой довоенной дороге, сейчас сильно заросшей. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь из знакомых увидел меня и дал еще поручение — я думал только о пенициллине. Ага, уже тракторная дорога! По ней слишком много переправ, и я поднялся, переходя на шаг, на крутую сопку, где была пешая тропа, и невольно, как всегда, глянул вниз. Отсюда очень красив был вид на широкую долину, где серебристой змеей свободно извивалась речка и раскинулся лесок — молодой, зеленый, веселый! Выше не надо, тропа теперь идет вниз, осталось добежать до переправы, потом в Спорный — и назад. По расстоянию уже пройдена четвертая часть пути, по времени — я взглянул на солнце — гораздо меньше.

Здесь недалеко был мой «виноградник». Я отступил несколько шагов от тропы, раздвинул густой кустарник и лег прямо на заросли голубики. Развернул пиджак, достал из кармана хлеб и ел, закусывая голубикой, которую собирал у своей головы. Ее было так много, что ягоды я обрывал на ощупь, не открывая глаз. Покончив с хлебом, лег на спину, меня охватило томное блаженство — не хотелось вставать, бежать, возвращаться в лагерь… В моих ушах звучали тонкие голоса леса: жужжал рядом шмель, пиликал в траве кузнечик, где-то в долине скандалила кедровка. Погода была чудесная, комары попрятались от солнца. Я подсчитывал, сколько дней осталось до второго августа, когда мне исполнится тридцать лет. Было двадцать второе июля… Еще три минуты полежу — и потом второй этап, до переправы. Там опасно долго болтаться, как бы не запретили идти в Спорный без документов. Да, да, сейчас встану… Отчего так звенит в ушах? Нет, это внешний, вибрирующий звук, будто шмель, но быстро нарастает… Я поискал глазами в небесной синеве и действительно скоро увидел алюминиевую птицу. Она летела низко, по направлению трассы. Невольно сравнив скорость самолета со своей, такой незначительной, я собрался встать. Дремота неожиданно пропала при мысли, как далеко еще идти, — и вдруг я услышал за кустами громкие и довольно грубые голоса. Оставшись лежать в своем случайном укрытии, прислушался: в тайге главное знать заранее, кого встретишь.

— Полетел… Че ему здесь надо? Навряд ли нас ищет… — сказал хрипловатый голос. — Слухай, прибор тот все ж следоват разыскать. Коли поработал сезон, место должон узнать. Только рыть надо под транспортерной лентой али за колодкой. А с зекашками лучше не связываться: псарня почует, откуда, мол, табак? У них золотишка-то ни шиша нет, учти! Прошлый год мы ставили проходнушку [15] под прибор и намывали по десять на ендовку — вот те полкило с куба, а воды везде хватит, таскай только! Американка ничего им не дает, на съеме — дно миски, наблюдал вчера… Но за колодкой — верное дело, даже на тот год можно домыть, где листы лежали…

— А кой хрен не домыли, ежели полкило могли с куба взять? — спросил низкий, очень сильный голос, и я невольно представил себе широкогрудого его обладателя, благообразного мужика средних лет.

— Да говорил же, Илья на Спорном наклюкался и пырнул инженера с завода!.. Я сразу смылся: кому охота второй раз сесть, да за такую мелочь? Пошатался до трассе неделю-другую и опять на Спорный. Илью выпустили: он им, кажись, продал место под прибором, потому как два дня опосля приполз я туда с лотком, все было перерыто…

— В сорок шестом мы на Теньке фартово отработали сезон на одних зекашках, — вступил в беседу третий, очень тихий голос. — На Спорном я завсегда хлеба достану в пекарне…

— Ты ж слыхал, у них самих алтын джок [16], — возразил бас. — Нам нужно либо скорей место найти, либо драпать. Мне третьего дня зекашка сказал: «Рвите, — говорит, — когти, братцы, пока живы-здоровы, нас уже предупредили, бродят, мол, по долине хищники с оружием, кто с ними свяжется, пусть на себя пеняет! Не только металла — воды не давать им». Даже про твой обрез, подлюги, пронюхали! Собаки их каждый день рыскают по сопкам, бандеру ловят — долго ль и нас надыбать? Нет, давайте раз-раз, или берем металл, или Обрыв Петрович! Отбухал от звонка до звонка, а как хищник попадешься, влепят полную катушку, пятьдесят девять-три припишут: трое с оружием уже банда — да в режимную или на Панфил…

— Ну и грамотен ты, падаль, — засмеялся тихий голос. — А вообще твоя правда, свободы не видать! Пошли, что ли? Не получится — айда на Теньку, еще успеем! Там наших много, но и понта [17] больше…

— Ни хрена не успеем, — пробасил «грамотный», — толкуем уж какой день об одном, а все здесь топчемся. Нет, сезон точно пропадет, будущий год в разведку пойду. Там, знамо, упираться надо, но пять-шесть кусков [18] в месяц верные. Опосля в Магадан или на материк.

Я не выдержал и осторожно раздвинул кусты. Они сидели втроем у тропинки, метрах в восьми от моего убежища. Двое в рваных ватниках, один в выгоревшем плаще, все в резиновых сапогах и фуражках, вид незнакомцев действительно не внушал доверия. Рядом с ними лежали два лотка, лопата без черенка и топор. У одного за спиной был тощий рюкзак, а грязный ватник старателя со следами ожога на лице так оттопыривался, что не приходилось гадать, кто хозяин обреза. Нет, этим лучше не показываться! Я лежал и ждал, но недолго. Они бросили окурки на тропу. Быстро поднялись и ушли. Мужик с низким голосом оказался довольно дюжим, тот, что с обрезом — хромал, а у третьего, в плаще, выбивались из-под фуражки длинные седые волосы. Они поднялись вверх по тропинке, но вскоре с нее свернули и спустились по крутому склону к речке, держа путь, очевидно, на ту сторону.