Жизнь Ленина. Том 2

На Сибирском фронте, где Колчак при поддержке западных держав, поляков и чехословаков добился многочисленных успехов, «потому что местные рабочие и крестьяне опоздали с мобилизацией», теперь «мы чувствуем себя наиболее прочно». Большевистские войска подошли к Иртышу.

На Западном, польском, фронте все было спокойно. «Остается два фронта — Петроградский и Южный». На Петроградском фронте наступило улучшение. «Вы знаете из сообщений Зиновьева и Троцкого, что убыль уже пополнена, что прежние колебания пришли к концу, что наши войска наступают и наступают успешно, преодолевая самое отчаянное сопротивление... Мне сообщил т. Троцкий из Петрограда, что в Детском Селе, которое недавно взято нами, из отдельных домов стреляли белогвардейцы и оставшаяся буржуазия, оказывая самое упорное сопротивление, большее, чем во всех предыдущих боях. Неприятель чувствует, что происходит перелом всей войны и что Деникин находится в таком положении, когда надо помочь ему и отвлечь наши силы, направленные против него. Это им не удалось, можно сказать определенно... Ни одна часть на Петроградский фронт не была отвлечена с юга, и та победа, которую мы начали осуществлять и которую мы доведем до конца, будет осуществлена без малейшего ослабления Южного фронта, на котором решится исход войны с помещиками и империалистами. Исход будет там, на Южном фронте, в недалеком будущем»⁷³.

Предсказание Ленина основывалось на совершившемся факте: 20 октября Красная Армия отбила у Деникина Орел. Кроме того, Ленин знал о деятельности Махно.

Деникин, как Колчак, потерпел поражение не столько из-за того, что происходило на фронте, сколько из-за того, что происходило в тылу. В тылу у Деникина был Махно, вождь партизан-анархистов.

Нестор Иванович Махно воевал то против Деникина, то против большевиков. Его пытались привлечь на свою сторону и красные, и белые. В 1918 году он долго беседовал в Кремле с Лениным⁷⁴. Он был своеобразной революционной фигурой.

Если прикрыть рукой нижнюю часть его портрета, помещенного в качестве фронтисписа к его автобиографии, может показаться, что это портрет женщины с высокой, круглой, густой копной черных волос, закрывающих шею, уши, виски; прекрасные глубокие, овальные глаза, правильно очерченные брови, маленький нос, полные губы. Но на нем портупея и военная гимнастерка, а на поясе — сабля. Так он выглядел в 1918—1919 годах, в зените своей странной карьеры.

Украинский буревестник Махно, проведя многие годы в московской тюрьме и на каторге в Сибири, осенью 1917 года вернулся в родную и горячо любимую им деревню Гуляй-Поле — большое село в Александровском уезде Екатеринославской губернии. Его крестьяне захватили землю. Когда гражданская война воскресила призрак помещичьего строя, жители Гу-ляй-Поля организовались «для защиты революции», получив вооружение от большевистско-эсеровских Советов близлежащих городов.

Махно называл себя «анархистом-коммунистом». Под его руководством Гуляй-Поле превратилось в независимую коммуну. Местные мастерские управлялись теми, кто в них работал, а крестьяне на добровольных началах перешли к совместному труду. До Москвы было далеко, большевизм был непонятен. Политикой больше не занимались. Гуляй-Поле стало маленькой республикой под началом «батьки» Махно. Идеология местных жителей, если таковая была, состояла из украинского сепаратизма, смешанного с антисемитизмом и неприязнью к «москалям».

Изоляция этого народно-анархистского островка была недолговечна. В марте—апреле 1918 г., после того, как Германия подписала сепаратный мир в Брест-Литовске с несуществующей Центральной Радой, немецкие и австро-венгерские войска оккупировали большую часть Украины, включая и Гуляй-Поле. Махно, уехавший из села, чтобы достать у большевиков оружия, не пытался вернуться. Он поехал в Таганрог, где созвал конференцию анархистов-коммуни-стов, большая часть которых бежала из Гуляй-Поля, обвиняя евреев в сотрудничестве с немцами и обещая вернуться к концу лета, к уборке урожая. Махно решил между тем поехать в Россию, чтобы посмотреть на революцию.

Малограмотный Махно, по-видимому, был если не невротиком, то человеком очень подверженным эмоциям. В своих воспоминаниях он рассказывает, как ему довелось узнать на железнодорожной станции о падении его родного Гуляй-Поля. Он был потрясен известием. «Тут же, на станции, я прилег, положив голову на колени одного из красногвардейцев... Об этом мне красноармейцы рассказывали впоследствии. Говорили они еще, что я заплакал и заснул в вагоне, на коленах все того же красногвардейца. Однако я этого не помню. Мне казалось, что я не спал и лишь чувствовал себя в какой-то тревоге. Это чувство было тяжело, но я мог ходить, говорить. Помню, что я никак не мог сообразить, где я...» У Махно была истерическая натура, порождавшая в нем безграничную отвагу и придававшая его личности нечто магнетическое. Он любил борьбу, любил свободу и ненавидел государство.

Разъезжая по бурлящей России, он из Таганрога подался в Ростов, оттуда в Царицын, в Саратов. Повсюду он встречал анархистов, бежавших «от гонения на нас со стороны оподлевших в то время Ленина и Троцкого с большевистскими и лево-эсеровскими чекистами». Анархисты либо прятались, что вызывало у Махно гнев, либо вместе с матросами-дезертирами создавали вооруженные отряды, мстившие чекистам. Один раз чекисты, везшие связанного командира террористов, встретили по дороге в Саратов еще трех анархистов и решили их тоже арестовать. Но эти трое стали бросать в чекистов бомбы и, освободив своего командира, бежали вместе с ним. Когда об этом стало известно в Саратове, анархисты, «в числе 15—20 человек», как пишет Махно, уселись на пароход и поплыли в Астрахань. Хотя Махно собирался в Москву, он присоединился к ним и поплыл в противоположном направлении. Позже он пароходом вернулся в Саратов и, достав, как «Председатель Гуляй-Польского районного Комитета Защиты Революции», в городском Ревкоме билеты на поезд, поехал в Москву.

Тут Махно начинает называть большевистский режим «бумажной революцией», порождающей бюрократию. Он заметил спекуляцию: поезда были наполнены мешочниками, везшими муку из деревень. В Москве Махно встретил своего бывшего товарища по каторге, некоего Козловского, в то время уже занимавшего должность «участкового милицейского комиссара», потому что «революция, дескать, от него этого требует». Махно «изрядно посмеялся над его аргументацией, приведшей его на пост палача революции».

13 апреля 1918 года ЧК разгромила федерацию московских анархических групп. Многие анархисты были арестованы, уцелевшие ушли в подполье. Махно разыскивал их, пытался убедить их, что причина слабости анархизма — в его традиционной неприязни к организации, что им необходимо стать партией. В Москве в это время жил вернувшийся в середине 1917 года из Англии князь Петр Кропоткин, Нестор русского анархизма, побывавший и в царских, и во французских тюрьмах. Махно посетил его. Петру Алексеевичу Кропоткину было 76 лет. В революции он разочаровался, Ленин развеял его иллюзии. Махно отправился к «дорогому нашему старику» с вопросами. О результатах разговора он сообщает кратко: «На все поставленные мною ему вопросы я получил удовлетворительные ответы». Когда Махно попросил у него совета насчет своего намерения «пробраться на Украину для революционной деятельности среди крестьян», Кропоткин категорически отказался советовать, заявив: «Этот вопрос связан с большим риском для вашей, товарищ, жизни, и только вы сами можете правильно его разрешить». Прощаясь, старый революционер сказал молодому борцу: «Самоотверженность, твердость духа и воли на пути к намеченной цели побеждают все...»

Эти слова пришлись Махно по сердцу: силы воли у него было не отбавлять. «Я подошел к воротам Кремля,— пишет он в воспоминаниях,— с определенным намерением: во что бы ни стало повидаться с Лениным и, по возможности, с Свердловым, поговорить с ними». Несмотря на террор, революция еще не вступила на свой железный путь, и бюрократическое государство, ненавистное Махно, к счастью для него, действовало еще с заминками. Он пробрался к секретарю Свердлова, которого так увлекли рассказы Махно о настроениях украинского крестьянства, что он привел Махно к Свердлову. Председатель ВЦИК тоже нашел сведения Махно ценными и позвонил по телефону Ленину. «А через минуту Свердлов положил трубку и... сказал: «Товарищ, завтра в час дня зайдите прямо сюда, ко мне, и мы пройдем к тов. Ленину...»