Стендаль

Тем временем денежные затруднения молодого человека лишь усугубляются и он одалживает везде где только может. Вечно находиться в таком положении — обездоленном, по его мнению, — он более не согласен. Почему бы не попытаться сколотить состояние, работая в банке, как многие другие? Амбициозный прожект, ничего не скажешь, особенно для светского молодого человека, у которого нет для этого ни нужного образования, ни призвания. Внезапно на него наваливается усталость от большого света и от всех этих развлечений, которые более его не развлекают. Он мечтает стать «Бейлем, эпикурейцем, богатым банкиром, балующимся сочинением стихов». Феликс Фор, который к этому времени вернулся в свои владения в Сент-Изнье, узнав об этом, нисколько не заблуждается на его счет: «Так, значит, ты хочешь сделаться банкиром? Это сказки, мой дорогой, которыми ты можешь убаюкивать своего отца. Что касается меня — а я хорошо тебя знаю, — ты не заставишь меня поверить, что думаешь об этом всерьез».

Другой его приятель, Фортюне Мант, который только что вступил в компанию с марсельским негоциантом Шарлем Менье, наоборот, всячески предлагает ему свою поддержку в делах коммерции. Вместе они строят самые фантастические планы. И тут еще Мелани объявила своему вздыхателю, что получила ангажемент в «Гран-Театр» в Марселе (ныне муниципальная Опера). Все сошлось так, что нельзя было этим не воспользоваться: одним выстрелом можно было убить двух зайцев. Анри заказал два места в дилижансе. 8 мая 1805 года они вдвоем с Мелани доехали до Лиона, откуда он один отправился пока в Гренобль. Немного удачи, побольше красноречия — и Шерубен не должен остаться глух к его просьбам о деньгах.

Марсельская интермедия

В семье никто, за исключением Полины, не верил в коммерческие таланты Анри. К тому же очередное противостояние Франции и Англии не предвещало расположения звезд, благоприятного для коммерческих дел. Англия воспользовалась своим господством на море, чтобы захватить монопольное право морских перевозок, и объявила блокаду Франции. В столь неблагоприятных условиях Шерубен тем усерднее продолжал заботиться о будущем семьи и даже питал некоторые надежды, что его наследник повернется наконец лицом к действительности — тогда можно будет доверить ему управление частью их сельскохозяйственных угодий. С таким настроем он и встретил сына, но Анри твердо стоял на своем…

Приехав в Марсель 25 июля 1805 года в семь часов вечера, Анри впервые увидел море. Он встретился с Мантом и снял жилье в отеле Рамбер — там, где уже расположилась Мелани. Плохо было то, что он приехал с пустыми руками: отец денег не дал. Шарль Менье устроил Анри на должность коммивояжера — при его безденежье не приходилось претендовать на что-либо лучшее. Начинающий коммерсант вынужден был привыкать к нравам и обычаям компании, занимавшейся импортом колониальных товаров, и проводить все дни напролет на таможне, на бирже, в Палате мер и весов. Он, естественно, находил свое новое занятие скучным и обременительным: оно не оставляло ему свободного времени для чтения. Одержимый фантастической идеей — обеспечить себе хорошую ренту, он вынашивает все новые прожекты и доходит даже до того, что сообщает своим, будто является отцом дочери Мелани, ласково называя ее в письмах Анриеттой — в надежде, что удастся растрогать дедушку. Все напрасно: сообщение о его отцовстве вызвало в семье волнение, но затем его попросили впредь ставить перед собой более разумные жизненные цели — и Шерубен денег опять-таки не дал.

Конечно, никакого таланта к коммерции у Анри не обнаружилось. Все, что он извлек из нее для себя, — это «некоторый интерес к политическим событиям». Кстати, этот интерес был вполне своевременным.

По вечерам Мелани под руководством Анри учила роли. Но театр в Марселе не шел ни в какое сравнение с парижскими: «Здесь играют главным образом трагедии — и это вопреки всякому здравому смыслу. Если играется какая-нибудь трагедия, которую марсельская публика не знает, то, какой бы хорошей она ни была, марсельцы будут аплодировать только знакомым репликам — неважно, хороши они или плохи, сносно или плохо произнесены». Зрители хорошо принимали дебютантку Мелани — в том смысле, что более или менее внимательно вслушивались в ее первые реплики, но вскоре возвращались к своему привычному поведению. «Вообще здешняя публика любит слышать со сцены громкие крики. Это единственное, что может их разбудить». В оправдание публики следует сказать, что и Мелани не проявляла больших сценических способностей.

В отношениях любовников свежесть первых месяцев связи вскоре сменилась горечью будней, усугубляемой конфликтами. Они ревнуют друг друга, устают друг от друга. Наступает отчуждение — любовь явно близится к концу. Их соединил случай — и случай же освободил их друг от друга: «Гран-Театр» закрылся, и 1 марта 1806 года Мелани вернулась в Париж. Она взяла на себя инициативу положить конец их совместным приключениям: «Я еще могла питать иллюзии до определенного момента, но сердце подсказывает мне то, чего я не хотела бы знать: ты любишь меня как совсем еще молодой человек, который живет только настоящим и не задумывается о будущем и чья единственная цель — как можно приятнее провести время. А я думала, что ты любишь меня как свою подругу жизни! Что ж, я смешна, не правда ли? Ты скажешь, вероятно, что я просто сержусь на тебя. Уверяю тебя — нет. Я лишена даже такого счастья — сердиться. Я имею столь печальный опыт общения с людьми, что в тех несчастьях, которые со мною происходят, меня удивляет лишь то, что я не смогла их предвидеть. Но они меня уже не раздражают». Несколькими неделями ранее Анри записал в своем «Журнале»: «Я начинаю находить М[елани] глупой. Мне припоминаются тысячи мелочей, которые свидетельствуют о недостатке ума». Он даже меняет жилье в Марселе — переезжает на улицу Сен-Ферреоль, подальше от воспоминаний.

Результатом поражения Франции в битве при Трафальгаре стало чрезмерно высокое обложение налогами колониальных товаров. Менье готовился заявить о своем банкротстве. Сбылись предсказания Феликса Фора и семейства Бейль-Ганьон: коммерсанта из Анри не вышло. Чтобы убить время, Анри пьет жженку, пунш и водку — что явно не решает его проблем с желудком, — играет в карты каждый вечер, наблюдает провинциальные нравы эпохи Империи — и все это ему надоедает: «У них не хватает ума, чтобы понять, насколько скучны их грубые удовольствия. Собираться вместе уже с десяти часов утра, чтобы играть в вист или бостон! Но эти люди не умеют скучать и потому никогда не перестанут быть глупыми, — такими, каковы они есть сейчас».

Лишенный занятий, Анри становится угрюмым. Кому могут быть приятны «тишина и одиночество в час, когда бьет полночь»? Незадачливый коммерсант снова берется за книги, но ему явно не хватает Парижа — деятельного, дышащего жизнью. Провинциальный город ничего не обещает ему в будущем. Шерубен, постоянно озабоченный выплатой долгов своего сына, в конце концов взмолился, что так больше продолжаться не может. Наконец Анри и сам начинает рассуждать самокритично: «Мне нужно какое-то занятие. Мне не хватает здравомыслия, чтобы научиться не беспокоиться и заполнять разумно свое свободное время, — это очевидно».

Охота на Дарю

Один и тот же вопрос навязчиво преследует Анри: к чему ему следует стремиться? В сущности, сам он ничего об этом толком не знает. И вокруг себя он видит только разочарованных. Барраль, которого властный отец заставил поступить на службу, уже отчаялся, что когда-нибудь сможет от нее избавиться. Фор распрощался с Парижем. Крозе «не ждет от жизни ничего, кроме скуки». Бижийон только воображает, что он счастлив, а счастливы по-настоящему лишь Коломб и Маллеэн. О Манте ему ничего не известно: марсельская авантюра разбила их хрупкую дружбу. О собственном настроении он пишет: «Я страстно желал быть возлюбленным актрисы — стройной и меланхоличной. Я был им, но длительного счастья не нашел. Я думаю теперь, что это „вечное счастье“ — просто химера, что нельзя стремиться к тому, чтобы всегда извлекать максимум удовольствия из своего положения. Вообще, мне сильно не хватает здравомыслия. В сущности, я даже не знаю, что мне нужно. Вот идеальная картина моей жизни в общих чертах: Париж, слушатель курсов, восемь тысяч ливров дохода, общество самого хорошего тона — и женщины в нем».