Письма внуку. Книга первая: Сокровенное

…Мой трамвай катит дальше, мимо шикарных магазинов, кафе, ресторанов, кондитерских, продавщиц газировки с батареями разноцветных сиропов в высоких цилиндрических сосудах, мимо угловых чугунных тумб (установленных затем, чтобы извозчики не заезжали на тротуар); на коротких остановках кто-то выходил из вагона, кто-то входил, и было интересно наблюдать за очень различными по внешности и по возрасту людьми. Например, некоторых пешеходов-пассажиров объединяли очень сходные признаки: мужчины среднего возраста, с закрученными вверх усиками, вполне бравые и здоровые, опирались для чего-то на трости — красивые блестящие палки то с загнутым в виде дуги набалдашником, то с какой-нибудь фигурно-изысканной рукоятью. В вагоне, если обладатель трости садился, палка помещалась вертикально между колен, а руки — одна на другой — изящно покоились на набалдашнике так, чтобы были видны золотые перстни, нередко с переливчато-блестящими камешками. У некоторых было не одно кольцо на пальцах, а два или даже три. Степенно выйдя из вагона, мужчина удалялся, ритмично выбрасывая трость вперед, затем проделывал ей в воздухе какое-то сложное, изящно отработанное движение, потом слегка касался ею тротуара, и вновь выбрасывал трость вперед и вверх с тем же "кандебобером" типа замысловатой восьмерки или какой другой фигуры, у каждого своей.

Но вот мой трамвай оставлял обладателя трости далеко позади, и мимо меня опять проплывали-проносились всякие интересные вещи и не менее интересные люди: молодые дамы в странных, на мой взгляд, одеяниях — шляпа типа глубокого горшка, тесно напяленного на голову, шелковое платье, почему-то несимметричное: ткань, сбежавшись в густые складки лишь на одном плече, совсем обнажала другое; юбка с разрезом, тоже почему-то сбоку, а около разреза — три здоровенные блестящие пуговицы, явно не нужные, ибо, если бы их застегнуть, их владелица не смогла бы сделать и шагу.

Дамы постарше были одеты в длинные красивые платья, на головах — широкие кружевные шляпы, а если без шляпы, то непременно с белым или розовым зонтом, тоже с замысловатой кружевной бахромою. Иные из них держали поводок с собачкой, то крохотной, тщедушной, то бело-мохнатой, наподобие цветка хризантемы, но мне эти собачки не нравились — прежде всего потому, что были на цепочках или поводках (выходит, еще тогда, в детстве, я очень ценил свободу не только свою, но и других живых существ), ну еще и оттого, что большей частью даже "по выражению лица" они были какими-то глуповатыми — не то что наши беспородные, но умные Казан и Жулька, которые свободно носились по двору и улице (о них я напишу тебе после).

В конце маршрута, у вокзальной площади, трамвай делал широкую петлю и "ложился" на обратный курс; я не выходил из вагона, но и не брал новый билет, ибо все кондукторши этого маршрута "номер один" меня уже хорошо знали, почему я нередко катался просто "за так".

Теперь мне открывалась другая сторона улиц и площадей, по которым ехал трамвай, одна картина сменяла другую, и все было красочным и удивительным. На тротуарах у больших угловых магазинов стояли люди, над которыми колыхались в воздухе огромные грозди надутых водородом воздушных шаров — красных, зеленых, голубых. На их пузатых блестящих боках ослепительно сияли солнышки — отражения огромного летнего солнца, зависшего где-то над городом в жаркой летней вышине, невидимой из трамвая. Я уже знал, что продавцы этих чудесных шаров полностью делают их дома сами, сами же надувают водородом (цинк плюс соляная кислота) и несут вот сюда, на перекресток улиц, чтобы продавать нашему брату детишкам.

Кроме воздушных шариков они же продавали и надувных "чертиков": дунешь в картонную трубочку, резина на другом ее конце превратится в толстую круглую чертячью головенку с двумя выпуклыми рожками и с нарисованными глазами, носом и ртом; от выходящего из трубки воздуха внутри ее вибрировала бумажка, издавая забавный воплик "би-бип". У этого же продавца-мастера можно было купить нечто вроде разноцветно-серебристого легкого мячика, привязанного к тонкой резинке, которая заканчивалась петелькой. Вставишь в петельку средний палец, кинешь эту штуковину, а резинка возвращает ее назад, где ты уже приготовил ладонь для отхлопывания ее от себя; отлетая на метр, она возвращалась вновь, и так сколько угодно раз…

Но вот волшебники-продавцы воздушных разноцветных шаров уплыли назад, и мимо меня едут новые картины, порою самым невероятным образом контрастирующие друг с другом: пьяный дядька с сине-багровым лицом, валяющийся у мусорной урны, и под ним лужа; элегантный, весь в белом, милиционер-регулировщик на перекрестке, лихо и с неподражаемым изяществом вскидывающий свой деревянный блестящий, тоже белый, жезл, а потом, повернувшись на 90 градусов, не менее изящно отставляющий руку с жезлом далеко в сторону; огромный цилиндр афишной тумбы, оклеенной со всех сторон разноцветными объявлениями и плакатами; слепой нищий, примостившийся в сыром уголке между домами, перед ним — старая кепка, в которой блестит пара монеток; чинные девочки с большущими нотными папками и футлярами, внутри которых — махонькие дорогие скрипочки; босые загорелые пацаны, с размаху лупящие монетой о стену и с вожделением глядящие, как близко она отлетит к другой, лежащей на тротуаре, монете и удастся ли "противнику" дотянуться большим и средним пальцами руки от монеты до монеты (преазартнейшая, надо сказать, игра!).

Но вот вагоновожатый поворачивает рукоятку, переключая передачи электродвигателя: трамваю теперь ехать вверх — в наши края, в гору. Уже не мелькают, а медленно проплывают дома и домишки Кантарной, и теперь я могу подробно рассмотреть лепные украшения уже так хорошо знакомых мне зданий — выпуклые, очень красивые загогулины, ветки и листья диковинных растений, сказочные физиономии. Два огромных каменных бородача-атланта, напрягши мышцы, держат — и как они только не устают! — балкон на углу здания (на этом моем рисунке 1980 года — один из них, но атланты уже ничего не держат, балкон почему-то снесли); на том же доме — львиные головы, причем у каждого льва в зубах — кольцо, а на кольцах тех висят тяжеленные гирлянды каменных же фруктов.

Натужно гудят трамвайные моторы, проплывают мимо решетчатые столбы с заклепками, живописные каменные заборы меж домами, уже одноэтажными; вот в переулке появился силуэт островерхого минарета татарской, мечети, увенчанный красивой рогатой луною; но тут же сказочную башню минарета закрыла густая листва платана; под тенью дерева — стая разноцветных пестрых кур; мальчишка целится из рогатки куда-то вверх, я быстро вскидываю взор к вершине платана, и вижу странную, похожую на кошку, птицу, вокруг которой носятся ласточки, норовя ее клюнуть (это была впервые увиденная мною в жизни сова); снова решетчатый трамвайный столб; над окнами одного из домов — вычурные странные лепные рожи усато-бородато-рогатых страшилищ (вот они, на рисунке);

татарин в невысокой каракулевой папахе и ярко-зеленом жилете толкает рукою повозку-лоток с какой-то дымящейся снедью; толпа цыганок в ярких лохмотьях о чем-то жарко спорят, энергично махая руками; цыганская голопузая ребятня возится с чем-то интересным, но скрытым от меня их спинами; другая группа ребят, постарше, обступила двух спаривающихся собак и покатывается со смеху; наконец, подъем кончается, и трамвай сворачивает налево — это место трамвайного пути еще многие десятилетия так и называлось — "Цыганский поворот"…

Разноцветная длиннющая очередь у дверей старенького углового магазинчика, еще две-три минуты — и мы выкатываем на пустырь с лиловыми шарами цветущих чертополохов, на которых сверкают, как изумруды, большие жуки бронзовки, над ними парят и порхают громадные бабочки — белые Поликсены и оранжево-зелено-перламутровые Пандоры; в стороне — красноармейские кавалерийские казармы, обрамленные штабелями золотисто-желтого сухого конского навоза; рельсы повели вагон вправо, затем круто влево, и мы, сделав полный круг (колеса при этом сильно визжат о края рельсов), прикатываем к будке с дощатой платформочкой, и это- конец пути — милая сердцу Кантарка; до дому здесь всего полтора квартала ходу…