Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах

истощенные, были не в состоянии нести тяжелые тома и поэтому вырывали из них

отдельные страницы и главы. Эти фрагменты, а также сохранившиеся экземпляры были

теперь выставлены на продажу в комиссионных магазинах. Я непременно собирался

посетить Ленинград: мне не терпелось вновь увидеть город, в котором я провел четыре

года своего детства. Возможность посмотреть и купить книги делала эту поездку еще

более соблазнительной. После необходимых формальностей я получил разрешение

провести два дня в гостинице "Астория". В поездке меня сопровождала представитель

Британского Совета (9) в Советском Союзе мисс Бренда Трипп, интеллигентная и

обаятельная женщина, по профессии химик-органик. В серый ноябрьский день я прибыл в

город на Неве.

- III -

Я не был в Ленинграде с 1919 года, когда моя семья получила разрешение вернуться

в наш родной город Ригу, столицу независимой тогда республики. Теперь во мне

необыкновенно ярко ожили воспоминания: я был неожиданно для себя тронут при виде

улиц, домов, памятников, набережных и рыночных площадей. Неизгладимое впечатление

произвело на меня посещение дома, где я жил когда-то со своей семьей. Я вновь увидел

полуразрушенную ограду, магазинчик, где раньше чистили самовары, и внутренний

дворик, такой же грязный и заброшенный, как в первые послереволюционные годы.

Отдельные случаи и эпизоды детских лет вдруг всплыли в моей памяти так четко, словно

23

стали сегодняшней реальностью. Я шел по легендарному городу и чувствовал себя частью

ожившей легенды и одновременно наблюдателем со стороны.

Несмотря на сильные разрушения во время войны, город производил блистательное

впечатление (посетив Ленинград одиннадцать лет спустя, я увидел его почти полностью

восстановленным). Я направился к главной цели моей поездки - "Лавке писателей" на

Невском проспекте. Этот книжный магазин был тогда (думаю, и сейчас) разделен на две

секции. В первой книги находились за прилавком, а во второй - на открытых полках.

Вторая секция была доступна лишь для известных писателей, журналистов и других

привилегированных персон. Я и мисс Трипп, будучи иностранцами, имели право посетить

эту святая святых. Рассматривая книги, я разговорился с одним посетителем, листавшим

поэтические сборники. Тот оказался довольно известным критиком и историком

литературы. Мы заговорили о последних событиях. Мой собеседник описал страшные

годы блокады, стоившие ленинградцам столько страданий. Он сказал, что многие умерли

от голода и холода, но наиболее молодые и сильные выжили, а часть жителей была

эвакуирована. Я спросил о судьбе ленинградских писателей. Он ответил вопросом: "Вы

имеете в виду Зощенко и Ахматову?" Эта фраза удивила меня чрезвычайно: Ахматова

казалась мне фигурой из далекого прошлого. Морис Баура (10), переводивший ее стихи, не слышал о ней ничего со времен Первой мировой войны. "Неужели Ахматова еще

жива?" "Ахматова Анна Андреевна? Ну, разумеется! Она живет здесь неподалеку, в

Фонтанном доме. Хотите познакомиться с ней?" Для меня это было то же, что увидеть

Кристину Россетти, я от волнения едва мог говорить. "Ну, конечно же, - произнес я, -

очень хочу!" Мой новый знакомый тут же скрылся со словами: "Сейчас я позвоню ей". Он

вернулся, и мы договорились к трем часам пополудни встретиться у магазина, чтобы

вместе пойти к Ахматовой. Вернувшись в гостиницу, я спросил мисс Трипп, хочет ли она

присоединиться к нам, но у той уже была назначена другая встреча.

К условленному часу я снова был в магазине, и вот мы с критиком шагаем по

Аничкову мосту, сворачиваем налево и идем дальше по набережной Фонтанки.

Фонтанный дом, бывший дворец Шереметева, великолепное строение в стиле барокко с

воротами тончайшего художественного чугунного литья, которым так знаменит

Ленинград, стоял посреди обширного двора, несколько напоминающего четырехугольный

двор университета в Оксфорде или Кембридже. Мы поднялись по неосвещенной лестнице

на верхний этаж и оказались в комнате Ахматовой. Обстановка была очень скудной, по-

видимому, многие вещи пришлось продать во время блокады. Из мебели были лишь

небольшой стол, три или четыре кресла, деревянный сундук и диван. Над камином висел

рисунок Модильяни. Величественная седая дама с накинутой на плечи белой шалью

медленно поднялась, приветствуя нас.

Это величие Анны Андреевны Ахматовой проявлялось в неторопливых жестах, благородной посадке головы, в красивых и слегка строгих чертах, а также в выражении

глубокой печали. Я поклонился, что приличествовало ситуации. Мне казалось, что я

благодарю королеву за честь быть принятым ею. "Западные читатели, - сказал я, - будут, несомненно, рады узнать, что Ахматова пребывает в добром здравии, поскольку о ней

ничего не было слышно многие годы". "Как же, - ответила Анна Андреевна,- ведь недавно

появилась статья обо мне в "Dublin Rеviеw", а о моих стихах пишется, как мне сказали, диссертация в Болонье". При нашей встрече присутствовала подруга Ахматовой, элегантная дама аристократического вида. Несколько минут мы втроем вели светский

разговор. Анна Андреевна спросила меня, как военные бомбардировки отразились на

Лондоне. Я постарался ответить как можно обстоятельнее, тщетно пытаясь преодолеть

смущение, вызванное ее царственными манерами. Вдруг я услышал, как чей-то голос с

улицы выкрикнул мое имя. Я никак на отозвался, убежденный, что мне это почудилось, но

крик продолжался, и слово "Исайя" звучало все более ясно. Я посмотрел в окно и увидел

24

человека, в котором сразу узнал Рандольфа Черчилля, сына Уинстона Черчилля. Похожий

на сильно подвыпившего студента, он стоял посреди большого двора и громко звал меня.

Я застыл, буквально пригвожденный к полу, не имея понятия, что мне делать в этой

ситуации. Наконец я пришел в себя, пробормотал извинения и бросился вниз по лестнице, одержимый единственной мыслью - помешать новому пришельцу подняться в комнату

Ахматовой. Мой обеспокоенный спутник, критик, последовал за мной. Когда мы вышли

во двор, Рандольф, радостно выкрикивая приветствия, быстрыми шагами направился в

нашу сторону. "Я полагаю, вы еще не знакомы с мистером Рандольфом Черчиллем?" -

автоматически обратился я к критику. Тот застыл на месте, замешательство на его лице

сменилось ужасом, и вдруг его как ветром сдуло. Я больше никогда не видел его, но

слышал, что его работы продолжают издаваться в Советском Союзе, из чего заключил, что та встреча не нанесла ему вреда. Я никогда не замечал за собой слежки, но в том, что

следили за Рандольфом Черчиллем, не было сомнений. Как раз после этого случая стали

распространяться слухи о том, что иностранная делегация прибыла в Ленинград с целью

убедить Анну Ахматову покинуть Россию, и что Уинстон Черчилль, многолетний

поклонник Ахматовой, прислал специальный самолет, чтобы переправить ее в Англию, и

прочие небылицы.

Я не видел Рандольфа с наших студенческих дней в Оксфорде. Поспешно уведя его

подальше от Фонтанного дома, я спросил, что все это означает. Он рассказал, что в

настоящее время работает в Москве в качестве сотрудника одной американской газеты.

Сейчас он приехал с деловым визитом в Ленинград, и первой его заботой было поставить

в холодильник только что купленную баночку икры. Рандольф совсем не говорил по-

русски, а его переводчик куда-то исчез. Безуспешно ища помощи, он случайно наткнулся

на Бренду Трипп. Когда та сообщила, что я в Ленинграде, он чрезвычайно обрадовался, поскольку решил, что я прекрасно смогу заменить ему переводчика. К сожалению, Бренда