В четыре утра

Маленький буксир тащил к выходу на внешний рейд подъемный кран. Зрители знали из переговоров: сейчас спустят водолазов, будут искать на дне обломки подбитых английских катеров, попробуют поднять то,что от них осталось. Надо же познакомиться с новой техникой. Десяток небольших ледоколов, рейдовых буксиров и других'вспомогательных судов облепили огромную серую громаду "Андрея Первозванного", стронули с места, потащили, бережно поддерживая, как санитары поддерживают раненого. И опять всем стало известно, что поврежденный корабль ведут в сухой док. Но там он пробудет недолго, так как торпеда угодила в носовую часть, в тот участок, где нет ничего существенного. Разрушено несколько помещений, и только. Линкор от этого не утратил боеспособности, несмотря на огромную пробоину. Просто придется следить, чтоб были закрыты двери в носовой водонепроницаемой переборке. А вот если бы торпеда угодила чуть ближе к середине, под носовую орудийную башню, "фукнул" бы снарядный погреб - и тогда кораблю, пожалуй, был бы конец.

Наибольшего напряжения возбуждение толпы достигло, когда распространилась весть, что сейчас с "Гавриила" повезут пленных. Вся матросская масса всколыхнулась, ринулась с кораблей на берег, лавиной потекла к началу канала "Усть-Рогатка", где была пристань.

Глинский, не давая себе отчета в том, что делает, забыв, что ему, военспецу, полагается получить у командира разрешение сойти на берег, кинулся вместе с другими.

Толпа все ускоряла и ускоряла движение, боясь опоздать, пропустить необычное зрелище, не увидеть этих англичан, врагов. Там, где гаванский ковш образовывал поворот, Глинского вытолкнули к самому краю набережной. Он взглянул на воду и обомлел. Немного впереди на боку лежал большой корабль с длинными, какие теперь уже не строили, мачтами. Эти мачты лежали параллельно воде, а концы толстых поперечных рей окунались в воду. Затонувший корабль был "Память Азова". Глинский не раз с интересом рассматривал этот старый корабль с длинным, острым, как бивень, тараном на носу. Предполагалось, что этим тараном можно стукнуть неприятельский корабль в борт и нанести ему пробоину. Но в нынешнюю войну так уже не воевали. Корабли вели артиллерийскую дуэль, расстреливая друг друга с дальних дистанций, пускали в противника хитроумные, самодвижущиеся торпеды, снабженные винтами и двигателями. И тараны, и огромные мачты, приспособленные для поднятия парусов, превратились в ненужные и обременительные украшения.

Бегущие матросы тоже задерживались перед "Памятью Азова". И не только из любопытства. В толпе вдруг распространился слух, что англичане потопили его из мести, потому что "Память Азова" имел славное революционное прошлое.

Предположение о мести со стороны англичан было нелепым, не выдерживало ни малейшей критики. "Память Азова" торпедировали потому, что это была база подводных лодок, и торпеда предназначалась именно этим подводным лодкам. Но возбужденная толпа пришла в еще большее волнение.

Глинский в числе других подбежал к пристани как раз в тот момент, когда туда подошла шлюпка с "Гавриила". Он-видел из-за матросских спин, как англичане один за другим вылезали на берег. Каждый вставал со шлюпочной банки, делал шаг и исчезал из поля зрения. Первым полез высокий, широкоплечий офицер в форменной теплой куртке и пострадавшей от воды фуражке. Широкий верх фуражки обвис, и весь головной убор стал похож на какой-то очень старомодный картуз. За высоким стали перебираться на берег остальные. На некоторых матросах были странные кургузые бескозырки, без привычных ленточек, и это делало их смешными. В России такие шапочки носили маленькие дети. На некоторых англичанах были надувные спасательные жилеты, но воздух сейчас был спущен, и резиновые жилеты тоже напоминали детские слюнявчики.

Толпа зрителей на берегу напирала. Ее отталкивали назад, и вся людская масса качалась взад-вперед.

Последним со шлюпочной скамейки поднялся щуплый человечек, тоже в офицерском обмундировании. Пока он сидел, поднятый воротник синего форменного полупальто и поля обвислой фуражки почти вплотную прилегали друг к другу, закрывая лицо. Но когда англичанин встал, выяснилось, что он весь забинтован. Забинтованы и лицо, и руки, осталась только маленькая щелочка для глаз. Раненого или обгоревшего поддерживали под руки.

- Стой! Этого надо осмотреть! - крикнул вдруг кто-то рядом с Глинским. - Этот из наших! Изменник! Нарочно замотал морду!

Толпа грозно зашевелилась, загудела, дружно рванулась вперед. Раздались выкрики: - Давай сюда белого гада!

- Разматывай бинты!

- Не пустим! Не дадим его увести!

- Требуем!

Глинский тоже рвался вперед и тоже кричал. Его толкали, больно пихали в бока локтями, и он сам кого-то толкал кулаками. Толпа матросов вдруг вспомнила имя предателя, того, кто мог привести сюда врагов, того, кто несомненно знал тайные проходы, а возможно, и условный пароль. Этого предателя звали Моисеев. Во время мятежа на Красной Горке он увел к белым и сдал врагу дозорный тральщик "Китобой". Глинский никогда не видел Моисеева, но и он убежденно выкрикивал ненавистное имя.

- Моисеев! Это Моисеев! Давай, разматывай, покажи морду!

Спины стоящих впереди чуть раздвинулись, Глинского впихнули в образовавшуюся щель, и тут он оказался лицом к лицу с матросами охраны из комендантского взвода. Матросы, взявшись за руки, образовали цепь и отпихивали напирающих. За ними стояла вторая цепочка с карабинами, а за матросами, окруженные решительного вида людьми в кожаных куртках и фуражках, в каких ходили чекисты, испуганно жались друг к другу пленные, боясь двинуться с места, боясь самосуда этой орущей, гневной толпы.

Старший из чекистов поднял руку, призывая к спокойствию. На это не обратили внимания. Тогда он по-мальчишески засунул два пальца в рот и оглушительно, по-разбойничьи свистнул. Это подействовало.

- Граждане! - зычно крикнул чекист. - Не волнуйтесь! Все будет согласно революционным законам. Сейчас мы их доставим в тюрьму.

-крикнул Глинский, видя, что чекисты их увести к подъехавшим закрытым тот, что вылез первым, испуганно - Давай Моисеева! толкают пленных, спеша автомобилям.

Высокий англичанин, обернулся.

- То не есть русский, то есть англичанин, лейтенант флот его величества! - крикнул он на ломаном русском языке.

- А ты кто? - закричали из толпы.

- Я тоже есть лейтенант флот... я есть настоящий англичан... никакой русский...

Для убедительности он даже стукнул себя кулаком в грудь.

- Чекисты подталкивали англичан к машинам, в то же время окружая пленных плотным кольцом. Машины, в свою очередь, осторожно пятились назад. Это были санитарные фургоны. Высокий лейтенант первым влез на подножку, нырнул в кузов, за ним остальные. Одна машина тотчас отъехала, во вторую впихнули забинтованного, и она, взревев мотором, понеслась за первой.

Когда пленные и чекисты уехали, матросы из охраны розняли цепь. Хлынувшая с двух сторон толпа столкнулась, закружилась водоворотом.

Вдруг чья-то здоровенная, жесткая лапища впилась в плечо Глинского, рванула на себя. Он увидел перед собой перекошенное от злости лицо незнакомого матроса.

- А ты чего разоряешься, ваше благородие? Может, вы с этим Моисеевым были дружками-приятелями?. Глинский помертвел.

- Что вы, что вы!.. - залепетал он, пытаясь высвободиться. Куда там! К нему уже протискивались другие, тоже жаждавшие выяснить истину, найти хоть какого-нибудь виновного. Сейчас в глазах толпы виновным был каждый бывший офицер, носивший форму одного покроя с предателем Моисеевым. Кто-то уже успел двинуть Глинского по затылку, другой стал крутить руки назад, третий ударил в лицо.

Глинский отчаянно закричал. Вопль отрезвил толпу. Кто-то рассудительно сказал: - Нет, постой, ребята! Так нельзя! Так дела не решают!

Глинский, в полузабытье, увидел, как его обидчика, того, кто первый в него вцепился, оттолкнули, отлетели прочь и другие. Двое матросов из комендантской охраны подхватили Глинского, привели в какой-то двор. Там уже стояло несколько не менее помятых военспецов и штабных писарей, для форсу носивших командирские фуражки. Потом всех с таким же бережением развели по кораблям, по учреждениям - словом, водворили по месту постоянного пребывания.