Разговоры с Гете в последние годы его жизни

— Очень уж вы осторожничаете с лечением, — сказал он Ребейну, — слишком меня бережете! А со мной следовало бы обходиться несколько по-наполеоновски. — С этими словами он выпил чашку декокту из арники, который ему в наиболее тяжелый момент прописал доктор Гушке, тем самым поспособствовав счастливому исходу кризиса. Гёте изящнейшим образом описал это растение, превознося до небес его целительное действие.

Узнав, что врачи не согласились допустить к нему великого герцога, он воскликнул:

— Будь я великим герцогом, не стал бы я спрашивать вашего брата и считаться с вами!

В какой-то момент, почувствовав себя лучше и дыша свободнее, он заговорил внятно и отчетливо. Ребейн поспешил шепнуть на ухо тому, кто стоял рядом: «Вот видите, когда легче дышится, приходит и вдохновенье». Услышав его слова, Гёте весело воскликнул:

— Я давно это знаю, да только к вам сия истина никак не относится, плут вы эдакий!

Гёте, выпрямившись, сидел в постели напротив открытой двери в свою рабочую комнату, где собрались близкие его друзья, о чем он не подозревал. Черты его, так мне казалось, мало изменились, голос звучал чисто и отчетливо, но была в нем какая-то торжественная нотка, как у человека, расстающегося с жизнью.

— Вы, видно, думаете, — сказал он сыну и невестке, — что мне лучше, но это самообман.

Окружающие старались шутками рассеять его опасения, и ему это, видимо, было приятно. Между тем в комнате набралось еще больше народу, что мне казалось весьма нежелательным, так как присутствие людей делало воздух еще более душным и затрудняло уход за больным. Я не преминул высказать свое мнение и спустился вниз, откуда и послал свой бюллетень ее императорскому высочеству.

Гёте пожелал во всех подробностях узнать, как его до сих пор лечили, и также прочитал список лиц приходивших осведомиться о его здоровье, число коих было очень значительно. Он принял великого герцога, и визит этот, видимо, на нем не отразился. В его кабинете сегодня уже не толпилось столько посетителей, и я с радостью подумал, что вчерашнее мое замечание принесло свои плоды.

Теперь, когда болезнь преодолена, все поневоле боятся осложнений. Его левая рука опухла; как бы это не оказалось грозным предвестником водянки. Лишь через несколько дней выяснится, каков окончательный исход болезни. Гёте сегодня впервые выразил желание повидать одного из друзей, а именно— старейшего своего друга Мейера. Он хотел показать ему редкую медаль, полученную из Богемии, которая привела его в восхищение.

Я пришел к двенадцати часам; услышав мой голос, Гёте велел позвать меня к себе. Он протянул мне руку со словами:

— Вы видите перед собой восставшего из мертвых.

И тут же поручил мне поблагодарить ее императорское высочество за внимание и участие, оказанное ему во время болезни.

— Мое выздоровление, — сказал он, — будет продвигаться очень медленно, — и тем не менее господа врачи совершили со мной истинное чудо.

Через несколько минут я ушел. Цвет лица у него хорош, но он очень похудел, и дыханье все еще затрудненное. Мне показалось, что говорить ему сегодня тяжелее, чем вчера. Припухлость левой руки очень заметна; он лежит с закрытыми глазами и открывает их, только когда говорит.

Вечером у Гёте, которого я несколько дней не видал. Он сидел в кресле, возле него находилась его невестка и Ример. Ему явно гораздо лучше. Голос его обрел прежнее звучанье, он дышал свободно, рука уже не была опухшей, он выглядел здоровым и оживленным. Встав с кресла, он легко прошел в свою спальню и тут же воротился. В его комнатах сегодня впервые был подан чай, и я шутливо упрекнул госпожу Гёте за то, что она позабыла поставить на стол букет цветов. Фрау фон Гёте тотчас же сняла цветную ленту со своей шляпы и повязала ее на самовар. Эта шутка очень порадовала Гёте. Засим мы принялись рассматривать собрание поддельных драгоценных камней, которое герцог выписал из Парижа.

Сегодня в театре в честь выздоровления Гёте давали его «Тассо», с прологом Римера, который читала госпожа фон Гейгендорф. Бюст Гёте под громкие одобрения растроганной публики был увенчан лавровым венком. По окончании спектакля госпожа фон Гейгендорф, еще в костюме Леоноры, подошла к Гёте и вручила ему венок Тассо, Гёте его принял и украсил им бюст великой княгини Александры.

По поручению ее императорского высочества я принес Гёте номер французского модного журнала, где имелась статья о переводе его произведений. В связи с этим мы заговорили о «Племяннике Рамо», оригинал которого давно затерялся. Кое-кто из немцев предполагает, что таковой вообще не существовал и что все это выдумка Гёте. Но Гёте заверяет, что никоим образом не сумел бы воспроизвести остроумную и весьма своеобразную манеру Дидро и немецкий Рамо не что иное, как точный перевод.

Половину вечера провел у Гёте в обществе главного архитектора господина Кудрэ. Говорили о театре, о том, что он стал значительно лучше.

— Я это замечаю и сидя дома, — смеясь, сказал Гёте. — Еще два месяца назад мои дети всегда возвращались из театра сердитые, потому что plaisir (Удовольствие (фр.)), им обещанный, никак их не радовал. Теперь— дело другое, они приходят домой с сияющими лицами, потому что наконец-то вволю наплакались. Вчера, например «блаженство слез» им доставила драма Коцебу.

Вечер вдвоем с Гёте. Разговор о литературе, о лорде Байроне, его «Сарданапале» и «Вернере». Затем перешли на «Фауста», о котором Гёте говорит часто и охотно. Он хотел бы видеть его переведенным на французский, в духе Маро. В Маро он усматривает источник, из коего Байрон черпал настроения для своего «Манфреда». По мнению Гёте, обе последние трагедии Байрона значительно превосходят все его прежние творения, ибо в них меньше мрака и человеконенавистничества. Далее разговор зашел о «Волшебной флейте»; Гёте написал продолжение к ней, но еще не нашел композитора, способного положить его на музыку. Он признает, что всем известная первая часть полна таких неправдоподобных происшествий и веселых шуток, которые не каждый способен себе представить и оценить, но, так или иначе, нельзя не признать за автором редкостного искусства оперировать контрастами и создавать из ряда вон выходящие театральные эффекты.

Вечером у Гёте с графиней Каролиной Эглофштейн. Гёте подшучивает над немецкими альманахами и прочими периодическими изданиями, насквозь проникнутыми модной сейчас дурацкой сентиментальностью. Графиня заметила, что начало этому положили немецкие романисты, испортив вкус своим многочисленным читателям, которые теперь, в свою очередь, портят вкус романистам, ибо те, желая найти издателей для своих произведений, вынуждены приспосабливаться к возобладавшему дурному вкусу публики.

У Гёте застал Кудрэ и Мейера. Говорили о различных материях.

— В библиотеке великого герцога, — между прочим, сказал Гёте, — находится глобус, изготовленный неким испанцем в царствование Карла Пятого. На него нанесен ряд весьма примечательных надписей, к примеру: «Китайцы— народ, у которого много общих черт с немцами». В былые времена, — продолжал Гёте, — африканские пустыни обозначались на ландкартах изображениями диких зверей.

Нынче этого уже не делают, географы оставляют нам carte blanche (Незаполненное место (фр.)).

Вечером у Гёте. Он старался растолковать мне свое «Учение о цвете». Свет-де сам по себе не является смешением различных цветов, и точно так же один свет не может создать различные цвета, для этого потребна известная модификация и смешение света и тени.