Мемуары [Лабиринт]

«Он постоянно отклоняет мои предложения по внешнеполитическим проблемам и выступает против них», — сказал Гиммлер. Здесь я еще подбросил дров в огонь, стремясь разжечь его злобу против Риббентропа, напомнив ему, что только из-за своеволия и близорукости Риббентропа усилия японцев выступить в роли посредников между Германией и Россией, а также наши попытки посредничества между Японией и Китаем потерпели крах. Кроме того, я упомянул о том, что на советских заводах стали использоваться китайские рабочие.

Гиммлер медленно подошел к своему письменному столу, на котором стоял большой глобус. Он провел ладонью по обширному пространству, занимаемому Советским Союзом, потом повернул глобус и указательным пальцем коснулся крошечной территории Германии. «Если мы проиграем войну, нам не будет спасения», — сказал он. Затем он так же показал рукой на Китай: «А что будет, если однажды Россия объединится с Китаем? Особенно если это приведет к смешению рас?»

Затем он погрузился в раздумье, которое прервал словами: «Боже, покарай Англию!» После этого он повернулся ко мне и спросил: «Какой результат будут иметь ваши идеи на практике? Откуда вы знаете, что вся эта история не ударит по нам самим, как бумеранг? Ведь вполне может случиться, что в ответ на наши предложения западные державы поторопятся договориться с Востоком».

«Если вести переговоры как следует, эту возможность можно предотвратить», — возразил я.

«А как вы намереваетесь действовать?»

Я объяснил, что такие переговоры ни в коем случае нельзя вести по официальным дипломатическим каналам; для этого следует использовать политическую разведку. В случае неудачи участников переговоров можно дискредитировать и бросить на произвол судьбы. С другой стороны, для противной стороны важно знать, что лицо, с которым она будет иметь дело, на самом деле имеет за собой авторитетных покровителей. Если он, Гиммлер, согласен наметить такого человека и одновременно пообещает до конца года отстранить Риббентропа от исполнения обязанностей министра иностранных дел, я бы смог попытаться установить контакт с западными державами. Устранение Риббентропа свидетельствовало бы о новых веяниях, что обеспечило бы нашим предложениям необходимую поддержку.

Здесь Гиммлер прервал меня: «Пожалуй, я бы смог уговорить Гитлера расстаться с Риббентропом, если бы был уверен в поддержке Бормана. Но нам нельзя ни в коем случае посвящать Бормана в такого рода планы. Он способен вывернуть все наизнанку и заявить, что мы хотим заключить блок со Сталиным». Он задумчиво покрутил на пальце кольцо со змейкой — верный признак того, что он сосредоточенно размышляет.

«Вы действительно думаете, что смена министра иностранных дел явится в глазах наших противников достаточным доказательством нового курса германской политики?»

Я тотчас же ответил утвердительно.

«А не случится ли так, что наши противники примут это за проявление слабости с нашей стороны?»

Я еще раз изложил ему, каким путем намереваюсь идти. Слушая меня, Гиммлер кивал головой, видимо, соглашаясь с моими мыслями. Внезапно он повернулся к стене и стал рассматривать висевшую на ней карту Европы. Через некоторое время он сказал: «До сих пор вы разъясняли мне только необходимость принятия альтернативных решений в принципе. Давайте-ка обсудим теперь конкретную основу, на которой могли бы вообще проводиться эти переговоры. Начнем с англичан».

«Судя по имеющейся у меня информации, — сказал я, — англичане будут настаивать на том, чтобы мы, по меньшей мере, ушли из Северной Франции. Вряд ли они будут терпеть немецкие батареи на побережье в районе Кале».

«И вы считаете, что при определенных условиях союз с братским нам народом был бы невозможен?»

Я пожал плечами и ответил: «Сейчас об этом рано говорить».

«А как насчет германских областей на материке — с Голландией и Фландрией?»

«Видимо, мы должны будем предоставить этим странам их прежний статус, — сказал я. — При этом можно было бы, — намекнул я на его расовую политику, — поселить верные нашей идеологии элементы на германской территории».

Гиммлер делал своим зеленым карандашом пометки на карте, обозначив Голландию, часть Бельгии и Северную Францию как объекты будущих переговоров. «А Франция?» — спросил он, колеблясь.

«Здесь я представляю себе возможным решение, ориентирующееся на объединение экономических интересов Германии и Франции. Тем не менее, необходимо будет восстановить политическую независимость Франции. Не следует вновь обременять германо-французские отношения доктринерскими предрассудками или политическими воспоминаниями. Это касается и Эльзаса. Вы знаете, я сам родом из Саарбрюкена и по собственному опыту знаю, сколь опрометчиво поступила Франция, присоединив к себе после первой мировой войны Саар».

«Но ведь большая часть населения Эльзаса, — возразил на это Гиммлер, — по происхождению немцы, почти не затронутые культурным влиянием французов». Однако в конце концов он, хотя, может быть, и против воли, обвел зеленым полукругом Францию. Затем мы коснулись еще Швейцарии и Италии, но когда его «указка» остановилась на Австрии, он неожиданно сказал: «Но уж это останется нашим».

После этого он задумчиво взглянул на Чехословакию.

«А что будет с ней?»

«Судеты в политическом и административном отношении будут и впредь принадлежать рейху. Чехия и Словакия должны получить независимое управление, но сохранить свои экономические связи с Германией. Я считаю, что это было бы наилучшим решением и для всей Юго-Восточной Европы, включая Хорватию, Сербию, Болгарию, Грецию и Румынию». Гиммлер прервал мои объяснения: «В отдаленной исторической перспективе все это приведет к экономическому соревнованию с Великобританией, в результате возникнут те же противоречия, что и раньше».

Затем мы перешли к вопросу о Польше и прибалтийских государствах.

«Польский народ должен будет работать на нас», — сказал он тоном, не допускающим возражений. «А здесь следует создать сферу для финской экспансии, — его зеленый карандаш показал на прибалтийские государства. — Финны — надежные люди. С этим уголком на Севере у нас будет меньше хлопот». Потом он взглянул на Россию. Возникла длительная пауза.