Мемуары [Лабиринт]

Меры, принятые разведкой на случай вторжения — Я посвящаю Гиммлера в свои планы — Его реакция — Меня вызывают в штаб-квартиру в Житомире — Мой союзник — личный врач Гиммлера — Мой первый откровенный разговор с Гиммлером об окончании войны — Предпосылки и возможности компромисса — Гиммлер наделяет меня соответствующими тайными полномочиями.

Хотя наша оборонная промышленность пока еще не страдала от воздушных налетов и круглые сутки работала на полную мощность, с лета 1942 года я предусмотрительно занялся созданием в различных странах так называемых сетей Р. и И. (сети, обеспечивающей отход наших войск при вторжении союзников). Они представляли собой группы агентов, которые — будучи формально объединены под руководством так называемых «центров» — в организационном отношении действовали самостоятельно и состояли в значительной степени из надежных местных уроженцев. Эти меры были задуманы только на тот случай, если данные страны выйдут из-под немецкой власти или из сферы влияния Германии.

Я осуществлял свои приготовления сначала без ведома Гиммлера: однако, в конце концов, они потребовали от нашей разведки таких затрат сил и средств, что я все-таки решился проинформировать Гиммлера об этом. Правда, мне следовало ожидать, что он как следует отчитает меня, если не за мое самоуправство, то за сомнение в окончательной победе Германии, лежавшее в основе всех этих превентивных мероприятий. И действительно, во время моего доклада Гиммлер проявил большое недоверие. Он назвал меня пессимистом, даже пораженцем. Но все же мне удалось настоять на своем, хотя я и должен был ему обещать, что в официальных сообщениях, предназначаемых для Гитлера, об этих группах И. и Р. не будет сказано ни слова.

Кроме того, меня в то время особенно беспокоило то, что наше высшее руководство в результате узости своих политических взглядов не представляет себе реальной ситуации. Моими сообщениями о военном потенциале Соединенных Штатов продолжали пренебрегать, несмотря на все большее количество доказательств, собранных нашей разведкой, и невозмутимо прикрывались догмами. Такая же судьба постигла и мой подробный доклад о действительном оборонном потенциале Советского Союза и о силе русской армии, который я вплоть до мельчайших деталей подкрепил соответствующими документами. Видимо, я зашел слишком далеко. Прочитав мой доклад, взбешенный Гитлер вызвал к себе Гиммлера, после чего тот приказал немедленно арестовать ответственных сотрудников, работавших над составлением этого доклада, обвинив их в пораженчестве. Только после того, как по моей просьбе в дело вмешался статс-секретарь Баке, обладавший большим авторитетом как знаток России, Гиммлер дал мне возможность лично объясниться по этому поводу.

Наш разговор сначала протекал крайне бурно. Гиммлер обрушился с руганью в адрес всех составителей доклада, назвал специалистов из института Ваннзее, во главе с профессором А. , шпиками НКВД, и не забыл про меня. Он заявил, что, видимо, мне стало слишком трудно руководить управлением, ибо я все больше подпадаю под влияние подозрительных сотрудников, позволяя увлечь себя пораженческими настроениями. Но постепенно мои спокойные возражения возымели свое действие, и к концу беседы об аресте уже не шло и речи. Гиммлером овладела задумчивость. «Да, — сказал он, — если мы на этот раз не справимся с Востоком, а это возможно только при крайнем напряжении всех наших сил, мы вынуждены будем сойти с исторической сцены. Было бы ужасно, если бы вы оказались правы, однако мы не имеем права заранее проявлять слабость под влиянием интеллигентских размышлений».

И в дальнейшем руководство продолжало клясться лозунгом о «тотальной победе» и даже объявило, что окончательный успех близок. Меня же не оставляла мысль о том, как, несмотря на неудачные попытки, заставить Гиммлера трезво глядеть на факты и объяснить ему опасность недостаточной гибкости при оценке политической и военной ситуации в мире. Я думал только о Гиммлере и ни о ком другом, так как попытка повлиять на высшее руководство через Риббентропа была совершенно безнадежной. От министра иностранных дел невозможно было ожидать понимания, он, как и многие из ближайшего окружения Гитлера, с бюрократической скрупулезностью следовал его указаниям и ограничивался тем, что бессмысленно растрачивал свои силы и нервы, как и нервы других, в борьбе за власть и во внутриведомственных интригах. Лишь немногие думали о том, что когда-нибудь действия рейха предстанут перед судом истории; кругозор остальных не выходил за рамки их ежедневной работы, не оставлявшей им времени подумать о более сложных вещах. К сожалению, высшее руководство слишком много думало об истории, но только о том, как «творить историю» в духе гитлеровских идей о «тысячелетней империи». Поскольку, изучая все, находившиеся в моем распоряжении сообщения, я уже не считал возможной конечную победу Германии, мне все яснее становилось, что недостаточно только предупреждать, что пришло уже время оградить Германию от самого худшего и путем компромиссного мира своевременно вывести ее из войны. Пока у нас была возможность вести борьбу, мы имели шансы на успешные переговоры. И как раз к тому времени — это был август 1942 года — поступавшие ко мне разведывательные сообщения недвусмысленно говорили о том, что между Сталиным и его западными союзниками возникли определенные трения. Советы ожидали не только поставок американского оружия, гораздо большее значение они предавали открытию второго фронта на Западе, а их союзники до сих пор не предприняли никаких видимых усилий в этом направления. Англия, слишком слабая, чтобы действовать в одиночку, продолжала ожидать прибытия американских военных материалов. Эта ситуация — пока западные державы продолжали оттягивать вторжение — казалась мне подходящей для того, чтобы начать зондаж обеих сторон относительно мирных переговоров. То, что переговоры с Россией, несмотря на временные неудачи, не были абсолютно бесперспективными, показали предложения японцев о посредничестве, о которых я уже упоминал. Тем не менее, любые новые попытки нуждались в надежном прикрытии со стороны лица, имеющего возможность в случае необходимости противостоять таким людям, как Риббентроп и Борман, Этим лицом мог быть только Гиммлер, который, опираясь на слепо преданный ему «орден СС», располагал бы средствами для того, чтобы заставить руководство Германии изменить политический курс. Тот факт, что я имел непосредственный доступ к нему, позволял мне надеяться приблизиться к своей цели.