По ту сторону фронта

Корчев поместил полицаев на одной из своих запасных баз в лесу между Сварицевичами и Золотым в виде отдельного отряда, оставив Фомина командиром. Это было необходимо, чтобы показать, что мы доверяем им. Но для порядка, для большей верности, для того, чтобы этот отряд из полицейского стал партизанским, заместителем к Фомину назначили Базыкина и присоединили к отряду еще семерых старых, испытанных партизан.

Фомин, которого я вызвал сразу же, некоторое время увиливал от встречи со мной, не решался, боялся, должно быть, но сейчас, узнав, что я в Сварицевичах, все-таки явился.

Вот он — громадный, плечистый казачище, лет пятидесяти — сидит передо мной в нашем партизанском штабе, в бывшем помещичьем доме. Я и раньше знал, кто он такой, и эта встреча только подтвердила и дополнила мое представление о нем. Он верой и правдой служил царю, а после революции боролся с Советской властью в войсках Краснова и Деникина. Эмиграция не усмирила его, и дьяконское облачение было только временной маскировкой — овечьей шкурой, которую надел на себя матерый волк. Когда в 1941 году отходили из Западной Украины части Красной Армии, он стрелял им в спину, а потом предложил свои услуги фашистам. Его мало расстрелять, трудно подыскать ему меру наказания, но он получит по заслугам в свое время.

Нелегко дался мне этот разговор, и все-таки по окончании его я предложил Фомину оставаться в Сварицевичах и поужинать с нами, тем более что на дворе была поздняя ночь. Завтра же мы вместе сможем поехать в его отряд. Он отказался, заторопился, ссылаясь на какие-то неотложные дела и на то, что он еще должен подготовить отряд ко встрече со мной.

На другой день мы провожали Федорова: со всем своим отрядом он уходил обратно в Житомирскую область. Не хотелось мне расставаться с ним, и я даже послал Сабурову письмо с просьбой опять прислать этот отряд в Ровенскую область. Я еще не знал, что в ближайшее время в Ровенскую область должен прибыть секретарь подпольного обкома партии для организации нового партизанского соединения и что Сабуров уже получил приказ штаба партизанского движения Украины выделить в его распоряжение сильный отряд. Но об этом я расскажу позднее.

В полдень я собрался к Фомину. Многие удерживали меня от этого, предостерегали, не доверяя раскаянию бывших полицаев. Анищенко и Картухин считали эту поездку недопустимой неосторожностью. Крук тоже опасался и сам вызвался ехать со мной, чтобы обеспечить охрану. Один только Макс правильно оценил обстановку:

— Поезжайте. Каковы бы ни были их замыслы, ни на что плохое они сейчас не осмелятся.

И я поехал, взяв с собой только Логинова и еще шестерых бойцов.

Лагерь, предоставленный Фомину, ничем не отличался от других партизанских лагерей: две большие землянки, навес для кухни, навес для лошадей, колодец. Вокруг — вперемежку — то хвойный, то лиственный лес.

К моему приезду Фомин действительно подготовился. Бойцы были выстроены на поляне перед землянками. Как только я вылез из саней, он зычно подал команду: «На караул!» — и они, дружно вскинув винтовки, застыли в торжественной и напряженной позе. Я поздоровался с ними и поздравил их с тем, что они пришли вести борьбу против немецких захватчиков. Раскатистое «ура» было ответом.

После осмотра лагеря Фомин повел меня обедать. В одной из землянок у него была отгорожена небольшая комнатка: там для нас, для командиров, приготовили особый обед.

— Нет, — сказал я, — это не по-нашему. Я буду обедать вместе со всем отрядом, с бойцами.

Фомину это, может быть, и не понравилось, но он не возражал, и через несколько минут мы уже сидели за общим столом в одной из землянок. Немало интересного услышал я во время этого обеда и немного присмотрелся к людям. Если и не все, то во всяком случае большинство их действительно хотели посчитаться с фашистами.

Я пробыл у Фомина до ночи, и мы не теряли времени даром. По моему предложению он написал письма ко всем комендантам полиции Ровенской области — он знал их лично — с призывом следовать его примеру, вести активную борьбу с немцами. Затем он написал обращение ко всем полицаям с таким же призывом.

Обращение это было размножено и разослано. И одновременно с ним мы рассылали и свое партизанское обращение к полицаям Ровенской, Волынской, Пинской и Брестской областей. К нашему обращению было приложено стихотворение, сочиненное одним из партизан. Вот оно:

Иногда в самом деле бывало так, как говорится в этом стихотворении. Поэтому оно пользовалось немалой популярностью в народе и сыграло роль агитационной листовки.

Что касается отряда Фомина, то он в этот же вечер вышел на первое свое задание и хорошо выполнил его. Это положило начало борьбе бывших полицаев с захватчиками.

Цуманский отряд

Рассказывая о партизанском движении на Волыни, я не могу обойти молчанием и Цуманский отряд, тоже присоединившийся к нам в 1943 году, и его руководителей А. Ф. Филюка и К. М. Алексеева.

Александр Филюк родился в том самом году, когда началась первая мировая война, в селе Клобучин Цуманского уезда. Гремели орудия, умирали люди, кованые сапоги немецких солдат топтали родную волынскую землю. Маленький Сашко если и видел и слышал это, то ничего еще не понимал, и только после по рассказам старших да по книгам узнал об ужасах иноземного нашествия.

Отец его Федор Григорьевич, бедняк из бедняков, одним только и был богат — семьей. Десять душ приходилось кормить крестьянину, а земли было мало, вечные недостатки, недоедание, беды — «злыдни», как тут говорят. Эти вот беды, эту нищету и видел мальчик с самых ранних лет.

Хороши цуманские места — щедрая земля, богатырские леса, рыбные озера и реки. И ведь много всего этого — и воды, и земли, и лесов, но владеют ими паны, арендаторы, куркули. А украинский мужик, который работает на земле и в лесу, вкладывая в них всю свою силу, даже за человека не считается: он — холоп, голодранец, быдло, лайдак. Сколько таких обидных слов слышал Сашко и на улице, и в школе. Да, даже в школе! В панской Польше это считалось обычным, естественным. Попы и ксендзы говорили: так от бога положено. К этому привыкали и даже примирялись с этим. А Сашко хоть и привык, но не примирился. Он еще не мог разобраться, в чем дело, — куда мальчишке! — однако чувствовал: что-то не так.