Баланс столетия

1 февраля 1975-го выехал в Вену с восьмьюдесятью работами «авангардистов» Александр Глезер, а 10-го на Выставке достижений народного хозяйства СССР (ВДНХ) откроется экспозиция Оскара Рабина. «Так много новостей, что непременно нужно поговорить!»

Белютин по-прежнему отказывался.

16 февраля Студии предложили участие в намечаемой на ВДНХ выставке, которую устраивает городской профсоюзный комитет работников культуры (генерал Бобков в своих воспоминаниях 1995 года напишет просто: «Мы организовали наше управление»).

На следующий день мне позвонили из горкома партии: «Не будете ли вы любезны просмотреть отобранный для выставки материал и дать заключение?» — «Какое?» — «Искусствоведческое. Мы сами слишком далеки от этих вопросов, вам доверяем полностью. „Их“ лозунг: „Долой художественное образование! Да здравствует свободное самовыражение!“ В конце концов художник вправе иметь собственную точку зрения. Мы ставим ограничения только по двум параметрам: никакой антисоветчины и никакой порнографии. Об остальном хотелось бы знать ваше мнение». Мое «нет» вызывает растерянность: «Но почему?»

Выставка на ВДНХ открылась 19 февраля. Маленькое помещение. Нарочито подчеркнутое ощущение свалки. Много ни во что не вмешивающихся милиционеров. Речи участников с высоты поставленных у входа мусорных контейнеров: «Не позволим! Не разрешим! Хотим!» И слухи. Слухи. Что выставку не дали открыть из-за нескольких холстов, но потом все же открыли спустя несколько часов. Что она планировалась на пять дней, но будет работать целых десять — до 1 марта. В действительности же она продлилась до 23 февраля и была свернута безо всякого обсуждения.

Одновременно радио из-за «бугра» передавало о развернутой Александром Глезером в Вене экспозиции вывезенных («Абсолютно нелегально, уверяю вас!» — утверждал Жаворонков) холстов.

Все вместе мучительно напоминало не нараставший конфликт, а его имитацию, которая должна была в конечном счете дать основание для применения силы. Проблемы настоящего искусства, сложность возникающих перед каждым профессиональным художником чисто творческих задач не могут служить почвой для демонстраций и митингового шума. И куда было уйти от факта, что на родине Суслова начали воздвигать (еще при жизни главного идеолога) его мемориал и памятник.

29 марта 1975-го одновременно открылось несколько десятков так называемых квартирных выставок (вешаешь на стенах собственной квартиры свои работы и приглашаешь знакомых), в том числе и участников «акции» на ВДНХ. Конечно же не обошлось без вмешательства милиции, шумных скандалов.

30 марта была взломана мастерская Белютина в Москве, где работала «Новая реальность» и где никакой экспозиции на стенах вообще не было.

Звонок раздался без малого в полночь. Мужской глухой голос в трубке: «У вас взломана мастерская». И сигнал отбоя.

Две женщины, мать и жена, выбегают в ночь. Пустые улицы. Тихая снежная заметь. Одинокие машины. Скорее! Скорее! Хорошо, что не нужен транспорт. Можно пешком. Это недалеко…

В подъезде на ступеньках два молодых человека в одинаковых куртках. Мимо них мы бежим к двери. Они не поднимаются. Смотрят. С любопытством и усмешкой.

Двери нет. Разбитые в щепки створки. На полу орудие взлома — отрезок трубы, один конец которого завернут в ветошь: так удобнее держать.

Первая мысль — грохот. Какой должен был быть грохот в подъезде, да еще в поздний час.

Надо вызвать милицию. Не входить. Кто знает, что приготовлено внутри? Пальцы срываются на диске уличного телефона-автомата: «Милиция? Взломана дверь». Ленивое: «Где?» Объяснения не вызывают никакой реакции. Наоборот — раздражение: «Чего хотите?» — «Разве непонятно, что нужен патруль?» — «Ждите».

Десять минут. Двадцать. Полчаса. Молодые люди молча наблюдают за мечущимися женщинами. И ни одна дверь не открывается. Никто не проявляет любопытства.

Снова диск автомата: «Милиция?» И тот же голос: «Патруль занят. Скоро освободится». Еще полчаса. Третий звонок. Из-за угла появляются два молоденьких милиционера: «Что тут у вас?» Молодые люди в куртках неторопливо встают, направляются к выходу. «Вы же видите?» — «А что там внутри?» — «Не знаем». — «Мастерская художника? Так, наверное, ваши знакомые пришли и сами разгромили». Слова вязнут в горле: у седой женщины на глазах слезы. Им все-таки стыдно, наученным, молодым. Или неловко.

В мастерскую они пролезают через выбитый лаз. Замок погнут и не открывается. Крошево разбитого стоящим тут же в углу ломом паркета. Ободранные планшеты — их тут было шестнадцать — проект высотного километрового здания, которому Студия отдала больше года работы, и новой застройки Москвы, предлагавший принципиально иные транспортные связи и, между прочим, сохранение в неприкосновенности всей исторической части города. Последняя мечта строителя Останкинской телебашни инженера Никитина.

Фантазия? Может быть. Но сегодня от самого талантливого архитектора века Леонидова тоже остались только фантазии. Как и от французского мастера Леду, когда-то определившего новые пути архитектуры.

И уж, видно, кстати сорвана обшивка с входной двери. Вынесена вся немудреная обстановка мастерской. Чтобы поверили, что погром совершен ради пары полотенец и рабочих халатов.

Протокол? Нет, патруль не собирается его составлять. У них нет ни соответствующей формы, ни ручки. В разгромленной мастерской тоже ничего подобного не найдешь. Завтра! Завтра в отделении милиции все будет составлено как надо. Через тот же лаз, так и не сумев открыть двери, милиционеры уходят. А мы остаемся ночевать, придвинув ко входу лист фанеры.

На следующий день идем в отделение милиции. Там нет никакого рапорта о взломе. Не зафиксировано никаких телефонных звонков о нем. Нет в штате отделения и приходившего патруля. Новая версия: «А не засор ли это канализации, из-за которого пришлось разбить в щепки дверь?» — «Кому пришлось?» Уверенный ответ: «Аварийной бригаде из района». — «И оставить все в разгромленном виде?» Впрочем, вопрос излишний: перед отъездом в командировку Белютин заходил в мастерскую за полтора часа до взлома, да и на полу нет никаких следов аварии.

Звонок в аварийную службу района — и все становится на свои места. Вызова по данному адресу не было, никакая бригада здесь не работала. Сосед по лестничной клетке, отводя глаза, шепчет: «Участковый милиционер со своими ребятами». И плотно закрывает двери. Никто и не стал вмешиваться, выйдя на шум на лестнице. Великая привычка сталинских времен: раз форма — значит, так и надо, раз форма — значит, это и есть закон.

И милиция, и прокуратура не хотели признавать арендатора мастерской потерпевшим.

Кандидаты во «взломщики» менялись с головокружительной быстротой. Даже на «следственный эксперимент» очередной кандидат был доставлен без предварительной подготовки: не знал ни расположения мастерской, ни списка якобы украденных им вещей. Тогда милиция попыталась вручить потерпевшему наличные деньги (стоимость похищенного и испорченного!) в обмен на письменный отказ от претензий.