Шаляпин

В скором времени Хвостов возвратился в Петроград. Шаляпин не забывал о семье своего верного друга, посылал ему с оказией деньги… Николая сменил Василий Коган, знакомый Федору Ивановичу по Петрограду. В его обязанности также входили многочисленные заботы — следить за самочувствием Федора Ивановича, быть костюмером, камердинером и, конечно, сговорчивым партнером по карточной игре.

Американские турне давали Шаляпину ощущение стабильности. В течение пяти лет активный театральный сезон с октября по май он проводил в Штатах. Успех в Америке год от года нарастал. Почти каждый приезд в новый город сопровождается торжественной встречей. В Бостоне на платформе хор студентов пел в честь Шаляпина «Эй, ухнем!». После триумфальных спектаклей певцу вручили символический ключ от города. В церемонии принял участие мэр Бостона. Такие моменты Шаляпин ценил. С воодушевлением пишет он дочери:

Шаляпинский репертуар становился популярным у американской публики. Чтобы облегчить понимание русских романсов и песен, артист ввел в обиход подробные программки с переводами текстов. Каждое произведение имело в программке свой номер, который артист объявлял перед исполнением.

Все большим успехом пользуется «Борис Годунов». Именно Шаляпин «повинен» в том, что музыку Мусоргского признала и оценила американская публика. О шаляпинском Борисе восхищенно пишут газеты, и, что удивительно, почти не слышно сплетен и клеветы, от которых так страдал артист на родине. Исключение составили чикагские репортеры, поместившие заметку об отчаянном донжуанстве Шаляпина. Газеты писали о назойливых приставаниях певца к партнерше, исполнявшей одну из женских партий в спектакле «Мефистофель», о бешеной ревности ее мужа. Следующей сенсацией стали газетные слухи о драке Шаляпина с режиссером чикагской оперы Спадони, будто бы закончившейся победой итальянца.

История была похожа на игру в «испорченный телефон». На репетиции «Бориса Годунова», происходившей без сценических костюмов, Шаляпин показал режиссеру-итальянцу, как царь Борис расправляется с Шуйским. Приняв показ за настоящую потасовку, кто-то из присутствующих на репетиции разнес слух о драке на сцене. Инцидент обрастал подробностями. В одной из парижских газет Шаляпину приписывали хамское поведение по отношению к артистам, к которым певец будто бы обращался с ругательствами: «Идиоты, свиньи, разве это артисты, тьфу!» «За артистов, — писала газета, — вступился дирижер и дал Шаляпину пощечину». (Вместо режиссера фигурирует дирижер.) Итальянские газеты трактовали драку глобально, как конфликт русского и итальянского искусства: режиссер нанес Шаляпину удар «в защиту итальянской музыки». («Бориса Годунова» здесь сочли итальянской оперой!) Наконец, в английской газете «Дейли геральд» инциденту придали политическую окраску: «…носятся слухи, что маэстро Спадони заклятый фашист, поклявшийся бить всех большевиков по носам».

Федора Ивановича задела не столько сама газетная «утка», сколько сплетня о том, что его побили. Он потребовал опровержения. Тем временем в Петрограде слухи о скандале уже распространились… Шаляпин шлет И. Г. Дворищину нью-йоркскую газету с публикацией открытого письма Спадони:

В письмах на родину Шаляпин обещает вернуться после очередного американского турне. «Красная газета» сообщает: певец прибудет в Ленинград весной 1924 года. Однако и эту весну артист проведет в Америке. По окончании сезона Федор Иванович едет в Европу. Лето — время отдыха, поправки здоровья. «Проклятая болезнь привязывает меня к докторам, к Парижу. У меня все тот же старый гайморит, и, вероятно, придется делать операцию…» — пишет он Горькому в Сорренто. До операции Шаляпину предстоят концерты в Германии. Он ждет в Берлине гонцов из России — И. В. Экскузовича и И. Г. Дворищина, чтобы обсудить обстановку, наметить репертуар. В письмах друзья зовут его в Ленинград, обещают торжественное празднование 35-летия его работы на театрах. Но на назначенное свидание ни Экскузович, ни Дворищин не явились. Шаляпин заключает новые договоры: «Так как вы не приехали вовремя, то я снова заключил контракт с Америкой, Германией, Австрией и Австралией и снова в Россию не попаду года 2 ½ — жаль!» — пишет он Дворищину.

А в Москве в январе 1927 года «Комсомольская правда» публикует стихотворение-манифест «Письмо писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому», примечательное не только поэтическим комментарием предпринятого Горьким политического виража, но еще и точным предсказанием грядущих событий в жизни Федора Ивановича Шаляпина:

Так в поэтической форме впервые прозвучала серьезная политическая угроза.

«Письмо…» Маяковского Горькому, по сути дела, открыло агитационно-политическую кампанию по возвращению деятелей культуры в «материнское лоно» социалистической державы. Маяковский, сам недавно вернувшийся из большого зарубежного турне, гневно обличал капиталистическую действительность и раздавал щедрые обещания творческого и бытового процветания. Цитирующий эти строки — «Я знаю — Вас ценит и власть, и партия, Вам дали б всё — от любви до квартир» — автор книги «Гибель буревестника» А. Ваксберг весьма резонно замечает: «Вряд ли он мог пообещать эмигранту (именно так называл Маяковский Горького) вполне конкретные столь ценимые его адресатом земные блага, если бы он не имел на этот счет специальных разрешений от тех, кто ими располагал». Думается, что «специальными указаниями», во всяком случае идеологического порядка, Маяковский был наделен и в отношении Шаляпина. Пролетарский поэт резко противопоставил Шаляпина Горькому, показательно развел их по разным лагерям и практически дал сигнал публичной травли певца…