Helter Skelter: Правда о Чарли Мэнсоне

Однажды Мэнсон решил попробовать то же и на мне самом. Я отвечал таким же упорным взглядом, пока у Чарли не задрожали пальцы. Во время перерыва я подкатил поближе к нему свое кресло и спросил: “Что же ты так трясешься, Чарли? Неужели испугался меня?”

“Буглиози, — отвечал он, — ты считаешь меня скверным парнем, а я не так уж и плох”.

“Я вовсе не считаю тебя насквозь испорченным, Чарли. Например, как я понимаю, ты любишь животных”.

“Значит, ты должен понимать, что я никому не причинил бы вреда”, — сказал он.

“Гитлер тоже любил животных, Чарли. У него был пес по имени Снежок, и, судя по прочитанным мною книгам, Адольф души в Снежке не чаял”.

Как правило, обвинитель не обмолвится с подсудимым и парой слов на протяжении всего суда. Но Мэнсон не был обыкновенным подсудимым и в придачу любил поболтать. В тот первый из множества странных, часто весьма откровенных разговоров со мной Мэнсон поинтересовался, с чего я взял, будто именно он стоит за всеми этими убийствами? “Потому что и Линда, и Сэди назвали тебя зачинщиком, — отвечал я. — Видишь ли, Чарли, я не очень-то нравлюсь Сэди, а тебя она считает Иисусом во плоти. Так с чего она рассказывала бы мне, если б это не было правдой?”

“Сэди просто глупенькая сучка, — сказал Мэнсон. — Знаешь, я занимался с ней сексом всего два или три раза. После того как Сэди родила ребенка и потеряла былую форму, я и смотреть-то на нее не хотел. Вот почему она наврала с три короба — чтобы привлечь мое внимание. Лично я никому не причинил бы зла”.

“Не вешай мне лапшу на уши, Чарли, я не настолько глуп! Как насчет Толстозада? Ты всадил пулю ему в брюхо”.

“Ну да, я пристрелил подонка, — признал Мэнсон. — Он собирался явиться на ранчо Спана и перебить всех нас. Это была вроде как самозащита”.

Мэнсон достаточно поднатаскался в юриспруденции, пока сидел на казенных харчах, чтобы понимать: я не смогу использовать ничего из того, что он мне скажет, если сначала не сообщу ему о его конституционных правах. И все же это признание, как и многие другие позднее, застало меня врасплох. У Мэнсона имелось своеобразное представление о честности. Оно допускало неискренность и увертки, Мэнсон никогда не говорил всей правды напрямую — но он все же был честен, хоть и очень по-своему. Всякий раз, когда мне удавалось припереть его к стенке, он мог уклониться или замолчать, но ни разу (ни в том первом разговоре, ни в последующих) не отрицал прямо, что именно он приказал совершить те убийства.

Невиновный человек вопиет о своей невиновности. Вместо этого Мэнсон предпочитал играть словами. Если он встанет в суде и попробует этот свой трюк на присяжных, те увидят его насквозь — так мне казалось.

Захочет ли Мэнсон говорить? Общее мнение гласило, что его чудовищное эго заодно с возможностью превратить свидетельскую кафедру в трибуну для распространения своей философии обязательно подтолкнут Мэнсона дать показания. Но — хоть я и провел множество часов, готовясь к перекрестному допросу Чарли, — никто кроме самого Мэнсона не знал наверняка, что именно он предпримет.

Ближе к концу перерыва я сказал ему: “Мне понравилась наша беседа, Чарли, но она вышла бы куда занимательней, если бы ты занял свидетельское место. Существует множество вещей, о которых мне хотелось бы узнать”.

“Например?”

“Например, — отвечал я, — откуда именно — из “Терминал Айленда”, из Хейт-Эшбери, с ранчо Спана — ты мог вынести эту безумную мысль, что другие не хотят жить?”

Чарли не ответил. Но затем на его лице появилась улыбка. Ему бросили вызов, и он понимал это. Решится ли он принять вызов, покажет лишь время.

Храня молчание в зале суда, Мэнсон вовсе не бездействовал за кулисами наших заседаний.

24 июня Патриция Кренвинкль прервала ведшего voir dire Фитцджеральда, чтобы заявить: она более не желает видеть его в качестве своего адвоката. “Я говорила с ним о том, как именно мне хотелось бы проводить этот опрос, а он не делает того, что ему говорят, — заявила Кренвинкль Суду. — Он должен говорить за меня, а не за себя…” Олдер отклонил просьбу.

Позднее адвокаты защиты провели совещание со своими клиентами. Фитцджеральд, оставивший ради Патриции пост общественного защитника, вышел к нам чуть ли не со слезами на глазах. Я сильно расстроился по этому поводу и, обняв его за плечи, сказал ему: “Пол, тебя это не должно волновать. Она наверняка оставит тебя своим адвокатом. А если и нет — что с того? Ведь это всего лишь кучка убийц”.

“Они настоящие дикари, неблагодарные дикари, — с горечью сказал мне Фитцджеральд. — Хранят верность одному только Мэнсону”.

Фитцджеральд не рассказывал мне о произошедшем во время конфиденциальной встречи защитников с подсудимыми — но догадаться было не сложно. Либо напрямую, либо через кого-то из девиц Мэнсон, вероятно, объявил адвокатам: “Делайте, как вам сказано, или убирайтесь”. Фитцджеральд и Рейнер признались репортеру “Лос-Анджелес таймс” Джону Кенделлу, что все защитники получили инструкции “помалкивать” и не задавать вопросов кандидатам в присяжные.

Когда на следующий день Рейнер не подчинился приказу и продолжил свой voir dire, Лесли Ван Хоутен попробовала отказаться от его услуг, почти слово в слово повторив все, сказанное Кренвинкль. Олдер отклонил и ее просьбу.

Намек на то, через что пришлось пройти Рейнеру, можно уловить в некоторых из его вопросов. Например, у одного из кандидатов в присяжные он спросил: “Даже если вам покажется, что Лесли Ван Хоутен желает в любом случае разделить судьбу остальных подсудимых, сможете ли вы и тогда оправдать ее — в случае, если вина Лесли не будет неопровержимо доказана?”

14 июля защита и обвинение пришли к единому мнению относительно присяжных. Двенадцать человек принесли присягу. Избранными оказались семеро мужчин и пятеро женщин, в возрасте от двадцати пяти до семидесяти трех лет. Род занятий этих двенадцати варьировался от специалиста по электронике до владельца похоронного бюро [165].

Состав присяжных оказался крайне смешанным, и ни одна из сторон не получила желаемого в точности.

Обыкновенно защита почти автоматически выражает недоверие всем кандидатам, хоть как-то связанным с поддержанием законности и порядка. И все же Алва Доусон, старейший член присяжных, шестнадцать лет проработал помощником шерифа в ОШЛА, тогда как Уолтер Витцелио двадцать лет охранял завод и имел брата, до сих пор работающего помощником шерифа.

С другой стороны, у Хермана Тубика, владельца похоронного бюро, и у миссис Джин Роузленд, секретаря в TWA [166], имелись дочери в той же возрастной группе, что и три подсудимых девушки.

Изучая лица этих людей во время присяги, я решил, что большинство были довольны тем, что оказались в числе отобранных. В конце концов, им предстояло участвовать в одном из наиболее громких процессов в истории.

Олдер быстро вернул их с небес на землю. Наш судья объявил присяжным, что те должны явиться в суд на следующее утро, имея при себе чемоданы с одеждой и личными вещами, поскольку, начиная с этого момента, им предстоит подвергнуться секвестру.

Оставалось лишь выбрать альтернативных, то есть “запасных” присяжных. Приняв во внимание предполагаемую продолжительность процесса, Олдер решил выбрать шестерых — необычайно много. И вновь мы прошли через всю процедуру voir dire. Но уже без участия Айры Рейнера. 17 июля Лесли Ван Хоутен направила Суду официальную просьбу сложить с Рейнера полномочия ее защитника и назначить вместо него Рональда Хьюза.

Опросив Хьюза, Мэнсона и Ван Хоутен о возможном возникновении конфликта интересов, судья Олдер согласился на замену. Рейнер был выставлен, не услышав даже “спасибо” после тех восьми месяцев, что он посвятил делу. Адвокатом Лесли Ван Хоутен был назначен бывший защитник Мэнсона, “адвокат-хиппи” Рональд Хьюз с его бородищей в стиле Санта-Клауса и костюмами от Уолтера Слезака.