Гитлер и его бог. За кулисами феномена Гитлера

Неужели мы должны отмести столько свидетельств честных и умных людей лишь потому, что они не вписываются в построенные постфактум теории, в которых «слишком много мозга», или потому, что в современных религиозных или философских интерпретациях мира для них нет места? «Гитлер отдался силам, которые влекли его, – силам темного и разрушительного насилия, – пишет Раушнинг. – И когда он все еще думал, что у него есть свобода выбора, он уже сдался во власть того вида магии, который мы с серьезными основаниями, а не метафорически можем назвать магией демонической. И вместо человека, который, шаг за шагом поднимаясь все выше, избавляется от остатков темного прошлого и становится все чище, перед нами предстает существо все более одержимое, с каждым шагом все более связанное, зависимое, бессильное, жертва сил, которые держат его в своей власти и более не отпускают… Он выбрал легкий путь; он позволил себе сползать вниз; он отдался во власть сил, влекущих его в преисподнюю»¹⁶⁶.

Другим хорошо образованным наблюдателем, видевшим Гитлера вблизи, был французский посол Андре Франсуа-Понсе. Последнюю главу своих посольских воспоминаний о пребывании в Германии он озаглавил «Hitler, le possédé» («Гитлер, одержимый»). Здесь мы находим еще одно описание контраста между Гитлером в «нейтральном» состоянии и тем же самым человеком, когда он был «экзальтирован». «В начале беседы он словно не слушал или не понимал вас; он был индифферентным и, так сказать, аморфным. Виден был лишь человек, часами погруженный в какое-то странное созерцание… И вдруг – словно нажали на какую-то кнопку – он начинает стремительную речь, говорит высоким голосом, страстно, неистово. Своим скрипучим голосом с раскатывающимися “р” он выкрикивает аргументы; они следуют один за другим, все быстрее, все многочисленнее… Он кричит, гремит, словно обращаясь к тысячной толпе. Проснулся оратор, великий оратор римской традиции, трибун… И вдруг поток прекращается. Гитлер погружается в молчание. Он кажется истощенным, словно у него кончились батарейки. Он вновь рассеян и инертен». Франсуа-Понсе также пишет, что люди из окружения Гитлера говорили о случавшихся с ним кризисах, «которые начинались демонстрацией потрясающей силы и завершались жалобными стонами раненого животного… Очевидно одно: он не был нормален. Он был психически нездоровым человеком, почти помешанным, персонажем из “Бесов” Достоевского»¹⁶⁷.

Герман Раушнинг в спорной последней главе своей книги «Говорит Гитлер» тоже писал: «Этот человек ненормален». Он в свой черед узнал о кризисах Гитлера от кого-то «из его ближайшего окружения». «Ночью он просыпается, судорожно вскрикивая. Зовет на помощь. Сидя на краю кровати, он выглядит как паралитик. Он охвачен паникой и дрожит так, что даже кровать трясется. Произносит путаные и непонятные слова. Дышит судорожно, словно задыхаясь. Тот же человек, – вспоминает Раушнинг, – рассказал мне о сцене, в которую я не поверил бы, если бы информация не исходила из этого источника. Гитлер стоял посреди комнаты, раскачиваясь, оглядываясь в замешательстве. “Это он! Это он! Он пришел сюда!” – простонал он. Его губы посинели. С лица капал пот. Неожиданно он стал произносить бессмысленные числа, затем бессвязные слова и обрывки предложений… Затем он опять застыл, его губы двигались. Его вытерли насухо и дали что-то выпить. Но неожиданно он завопил: “Там! Там! В углу! Кто стоит там?” Он стал стучать ногами и впал в свой обычный припадок гнева. Мы показали ему, что там нет ничего особенного, и он постепенно успокоился. Затем много часов спал. И потом некоторое время его можно было терпеть»¹⁶⁸.

Писатель Йозеф Рот писал в своем дневнике: «Люди так и не поняли даже сейчас, что национал-социализм – это не политическое, это адское движение. Оно не может изменить своих намерений, так как непостижимой волей провидения в нем с самого начала было заложено лишь одно намерение: уничтожать. Этот человек [то есть Гитлер] является одним из сотни тысяч хвостов сатаны, бичей божьих. Каждое слово из его уст произносится лично Люцифером. То, что метафизические мыслители так и не поняли этого – даже сегодня – и по-прежнему сидят как в тюрьме в рамках традиционных концепций, продолжая говорить о какой-то рациональной политике, с избытком свидетельствует о нехристианском безразличии этих христиан. Христианин, который не чувствует дьявола, едва ли способен понять Бога»¹⁶⁹.

В ноябре 1941 года передовые немецкие войска остановились в пятидесяти километрах от Москвы, и некоторые уже могли видеть в бинокли ее пригороды, но морозы ниже тридцати и совершенное расстройство снабжения войск привели к полной остановке наступления. Москву так и не возьмут. Эта неудача, помноженная на непостижимое объявление Гитлером войны Соединенным Штатам Америки 11 декабря, стала поворотной точкой в ходе войны в Европе. Планы Гитлера рухнули. Он взвалил вину за такой ход событий на своих генералов, обвиняя их в недостатке веры (Glaube) в нацизм и своего фюрера. Он взял верховное командование вооруженными силами на себя. В официальном коммюнике, сообщавшем народу об этом решении, упоминались «воля и чувство ответственности и вместе с этим внутренний зов, который заставил государственного деятеля Адольфа Гитлера стать своим собственным военачальником». Там говорилось и о намерении Гитлера «самому принимать все важнейшие военные решения», в которых он будет «следовать своим прозрениям».

Томас Манн, находившийся в изгнании в США, немедленно использовал это коммюнике в радиопередаче на Германию. О Гитлере он сказал так: «Этот монстр, разрываемый на части собственными злодеяниями, удалился в Берхтесгаден образумиться. Там, в бодрящем горном воздухе, он вскоре вновь обрел веру в свою миссию; безумие быстро прошло. Вновь и вновь в этом коммюнике упоминаются его прозрения, внутренние голоса, тайные воззвания [к духам]. Как видно, его психиатру не удалось этого предотвратить. Такой романтики мы не видали со времен Орлеанской девы…»¹⁷⁰ Этот язвительный выпад основывается не просто на догадках Манна – уже тогда многим были известны неожиданные отлучки Гитлера на свою виллу Бергхоф в Оберзальцберге и его зависимость от прозрений и внутренних озарений.

Без сомнения, решения Гитлера, во всяком случае, важнейшие, диктовались чем-то. Комментаторы, в зависимости от своего мировоззрения, называют это «интуицией», «голосом» или «голосами», «шестым чувством» или «вдохновением». Он сам говорил Раушнингу: «Неважно, чем вы заняты: если оно не созрело, вам этого не сделать. Как художник я знаю это очень хорошо. Я знаю это и как политик. Единственное, что вы можете делать [тогда], – это хранить терпение, отложить, вновь обдумать, отложить опять. Это продолжает работать в подсознании. Оно зреет. Порой постепенно исчезает. Если у меня нет внутренней безошибочной уверенности в том, что “да, это и есть решение, должно быть именно так”, я ничего не предпринимаю. Если даже вся партия кричит мне: “Сделай что-нибудь!” – я не делаю ничего. Я жду, что бы ни случилось. Но когда мне говорит голос, тогда я знаю: “Вот оно, пришло время действовать”»¹⁷¹.

Вальтер Лангер собрал из своих источников следующую информацию: «Хотя Гитлер и старается представить себя очень решительным человеком, который никогда не колеблется в трудной ситуации, как правило, это не так. Как раз тогда его стремление оттянуть принятие решения заметно лучше всего. В такие периоды практически невозможно заставить его сделать хоть что-то. Главным образом, он остается в одиночестве и зачастую практически недоступен даже для своего ближайшего окружения. Он часто погружается в депрессию, у него плохое настроение, он предпочитает почитать что-нибудь, посмотреть кино или играет с архитектурными моделями. Согласно голландскому источнику, эта нерешительность не связана с расхождением во мнениях среди его советников. В такое время он почти не обращает на них внимания и предпочитает не обсуждать вопрос, требующий решения…