Самые знаменитые реформаторы России

Это были хозяйства, организованные путем объединения крестьян в основном еще на добровольной основе. Числом более 16 тысяч, они включали около 1,5 миллиона едоков и имели немногим более 1 миллиона десятин земли. Кроме того, в 1921 г. насчитывалось около 6 тысяч совхозов, ведущих хозяйство на 4 миллионах десятин.

В среднем на одно коллективное хозяйство приходилось немногим более 66 десятин земли, а на одного едока — только 0,7 десятины. В подавляющем большинстве это были мелкие хозяйства, объединявшие деревенскую бедноту, не располагавшие, как правило, в достаточном количестве рабочим скотом и инвентарем.

Особенно бедны были коммуны: о материальном положении их членов на момент вступления в коллективное хозяйство можно судить по следующим данным: 92,1% безлошадных и однолошадных, 47,2% (!) не имели коров, 43,5% имели по одной корове и лишь у 9,3% было две и более коровы. Что можно сказать, глядя на эти цифры? В деревне не имели лошадь и корову только увечные, лодыри или пьяницы. И именно они стали учредителями сельскохозяйственных организаций, призванных добиться наивысшей производительности труда, обеспечить изобилие продовольствия в стране.

Коммуны, как, впрочем, и совхозы, держались на плаву, пока проживали конфискованное у помещиков и кулаков и получали помощь от государства.

Из общей суммы расходов Наркомзема (прямая помощь и кредиты для финансирования агрономической деятельности, научной и просветительской работы, содержание опытных станций, борьба с вредителями, создание образцов новой техники и т.д.) затраты на содержание совхозов и коллективных хозяйств составили в 1919 г. 29,1%, в 1920 г. — 24,4%, 1921 г. — 12,6%, в 1922 г. — 3,2%. Казалось бы, по мере выхода из войны государственная поддержка новых форм хозяйствования должна была возрастать, но на самом деле она быстро сокращалась, сойдя на нет к 1922 г. Это сразу привело к резкому уменьшению числа коллективных хозяйств. Без внешней помощи, не имея собственных, внутренних источников саморазвития, все эти коммуны, как, впрочем, и совхозы, были обречены.

Почему же большевики в те годы не пошли напролом, не стали насильственно сгонять крестьян в коммуны и артели, почему ждали до 1929 г.? Разумеется, дело не в том, что они прислушались к ленинским словам о соблюдении принципа добровольности при создании коллективных хозяйств. В стране свирепствовал голод. Царские запасы доедались, а производство нового продовольствия продолжало сокращаться.

В 1920 г. производство сельскохозяйственной продукции упало до 40% от довоенного уровня. Сократились посевные площади — с 79,2 миллиона десятин в 1916 г. до 60,5 миллиона в 1920 г. Снизились и урожаи — только в черноземных районах с 52 до 42 пудов с 1 десятины.

Причиной сокращения посевов и снижения урожайности было нежелание крестьян выращивать хлеб, поскольку его «излишки» забирались продотрядами. Продразверстка — это страшная страница в истории российского крестьянства, по существу война, начатая Лениным против крестьян. Он призывал: «Нужен массовый „крестовый поход“ передовых рабочих ко всякому пункту производства хлеба и топлива…»

В своих директивах вождь требует от продотрядов расстреливать на месте изобличенных в спекуляции крестьян, то есть тех, кто продает свой хлеб на рынке, вместо того, чтобы отдавать его продотрядам.

Результатом антикрестьянского похода стал отказ от засевания земли и повсеместные крестьянские восстания. Особенно мощным было антоновское восстание на Тамбовщине, усмирять которое пришлось Тухачевскому с более чем стотысячной регулярной армией.

Восстания заполыхали по всей стране. У большевиков уже не было сил заниматься их подавлением, изымать хлеб по продразверстке и вести насильственную коллективизацию. Иначе не Сталин, а Ленин получил бы лавры главного коллективизатора страны. От крестьян отступились, заменив продразверстку умеренным продналогом, и не только предоставили самих себе, но и оказали поддержку кредитом и в других формах. Буквально за несколько лет был достигнут довоенный уровень сельскохозяйственного производства. Российская деревня оживала, поднималась на глазах. Правда, все это происходило уже без Ленина.

Большевикам досталась в наследство многонациональная Российская империя. Значительные территории оказались утраченными (Финляндия, страны Балтии, Польша, Бессарабия, часть Армении). Угроза утраты других была реальной, как и полный распад бывшей империи. У большевиков хватило силы и воли предотвратить образование самостоятельных государств на Кавказе и в Средней Азии, а уже образовавшиеся подчинить себе. Несмотря на провозглашенный ими принцип права наций на самоопределение, это право реализовалось только там, где народы сумели его отстоять. На оставшихся территориях была проведена радикальная реформа устройства, с тем чтобы обеспечить сосуществование разных народов в рамках одной страны. Долгие годы решение национального вопроса в Советском Союзе считалось единственно правильным, окончательным; наш опыт рекомендовался, а то и навязывался, другим странам. И только события конца 1980-х — начала 1990-х гг. показали, что дружба народов не столь прочна, как представлялось. Появилось много оснований считать, что реформирование было проведено Лениным и его соратниками поспешно и без достаточных оснований, создало много проблем, породивших «горячие точки» и не разрешенных до сих пор.

Царь и его ближайшие помощники, похоже, не владели научным методом диалектического материализма, но все же понимали, что коль скоро в состав империи включены народы с различными уровнями общественного и культурного развития, традициями, обычаями, религией и т.д., то следует не распространять на всех их одни и те же принципы политико-административного устройства, а выбирать для каждого народа оптимальный, наиболее приемлемый принцип. В рамках Российской империи сосуществовали все мыслимые системы организации общества, известные когда-либо в истории земной цивилизации. От первобытно-общинного у народов Сибири и Севера, феодально-монархического в Хиве и Бухаре до развитого буржуазно-республиканского в Польше и Финляндии. И в этом, очевидно, был величайший смысл: оставаясь в привычной им среде, народы избегали ломки психологии, традиционных форм собственности, ценностных ориентаций. На огромных пространствах империи было более или менее спокойно. Конечно, не нужно идеализировать дореволюционную Россию, как многие пытаются сейчас это делать, и создавать еще один миф о якобы полной межнациональной гармонии. Все было — и восстания, и сгон коренного населения с традиционных мест промыслов, и обманы при товарообмене, и алкоголизация и т.д., но все это были частности, не меняющие общей картины разумного устройства многонационального государства.

И вот грянул 1917 г. Сейчас остается только удивляться наивности последователей Маркса и Гегеля, решивших, что все народы, независимо от уровня развития, будут в состоянии воспринять единые формы экономического и социально-политического устройства. Раз уж Советы, то Советы везде: среди пролетариев Петербурга и Донбасса, староверов Алтая и Урала, мусульман Бухары и Самарканда, кочевников-оленеводов Таймыра и Чукотки, хуторян Прибалтики и западных областей Украины и Белоруссии. Следующий, не менее абсурдный, но значительно более зловещий шаг — коллективизация, несмотря опять же на совершенно различное восприятие этой идеи различными народами. Но самым драматичным по своим последствиям является, конечно, установление границ между национальными образованиями без достаточного на то обоснования.

Из уроков истории и географии мы знаем, как доставалось английским колонизаторам за то, что они, уходя с Индостанского полуострова, не лучшим образом провели границу между Индией и Пакистаном. И якобы сделали это специально, чтобы бывшие колонии не могли без них жить мирно. Действительно — мира-то нет. Пакистан с Индией из-за Кашмира нет-нет да и пускают в ход оружие. Не думаю, что большевики по злому умыслу так накроили карту бывшей Российской империи, чтобы создать предпосылки для будущих раздоров. Но факт остается фактом — они созданы.