Личное дело

Тут же я подчеркнул, что мы безбожно терзаем нашу историю, подходим к ней исключительно с критических, разносных позиций как в целом, так и по отдельным этапам ее развития. Что не следует обелять период сталинских репрессий, но вместе с тем у нас были яркие страницы, определявшие лицо и перспективы развития нашего государства, позволившие нам выжить и победить в Великой Отечественной войне.

Я указал, что так думают не только трезво мыслящие люди в нашей стране, но об этом же говорят и документы, полученные нами из ряда западных стран конфиденциальным путем, не предназначенные для нас.

До сих пор очень сожалею о том, что заседание Верховного Совета носило закрытый характер, что наши выступления не были услышаны широкой общественностью, всем советским народом. Думаю, в этом случае тогдашнему Президенту Советского Союза труднее было бы отмахнуться от того, что было сказано в наших выступлениях.

Настроение многих народных депутатов, в том числе и спикера Верховного Совета Лукьянова, было таково, что добиться открытого заседания можно было, прояви докладчики настойчивость и отбрось в сторону нежелание как-то «чрезмерно» задеть Горбачева.

После выступления ко мне подходили депутаты, одни выражали согласие, другие отнеслись к нему с пессимизмом, неверием в возможность выправить ситуацию. Помню, один из них бросил фразу, что решил еще раз поверить словам Горбачева.

У меня создалось впечатление, что депутатский корпус отлично понимал всю глубину кризиса, готов был пойти на принятие нужных решений, но все они нуждались в лидере, способном повести за собой, хотели верить Президенту и волей-неволей останавливались на пассивном варианте — еще немного подождать, может быть, все само собой образуется. Как каждый человек где-то в душе верит в собственное бессмертие, так и депутаты, вероятно, полагали, что кругом все будет рушиться, а они, словно чудесный островок, уцелеют, и потому продолжали обсуждать проблемы, проекты постановлений, от которых уже никому не было ни холодно, ни жарко.

Не хотел бы с позиций сегодняшнего дня комментировать свое выступление. Верил ли я в то, что говорил на сессии Верховного Совета? Безусловно! Мой порыв исходил из стремления предупредить тех, от кого многое зависело. И все же на одну сказанную мной фразу я хотел бы обратить внимание: «Конечно, причина нынешнего бедственного положения имеет прежде всего внутренний характер, — говорилось в выступлении. — И сейчас, применительно к нынешней ситуации, стоит особо подчеркнуть, что никакие действия внешних факторов не были и не являются определяющими, фатальными. Такая большая страна, как наша, лишь сама в состоянии справиться со своими бедами.

Любая иностранная помощь — есть помощь, и не больше. И бедственное положение и выход из кризиса — было и остается делом наших рук. В них наша судьба. В этих условиях одни выполняют свой долг или, по крайней мере, стараются, другие выступают как разрушающая сила, а третьи — находятся в состоянии ожидания, пессимизма, наблюдателей. Кому что! Но в итоге, как бы в отместку за отсутствие гражданской позиции, самые большие беды всегда обрушиваются на безучастных наблюдателей!»

…Негативные тенденции, снежным комом нараставшие в стране, не могли не сказаться и на Комитете госбезопасности. Слишком много идеалов было растоптано, слишком много сомнений западало в души людей… А ведь в деятельности чекистов всегда доминировала именно идейная основа.

Справедливости ради должен сказать, что чекисты оказались и наиболее подготовленной к потоку «демократического» наступления частью нашего общества. Видимо, сама специфика работы делала их более закаленными, и том числе и в идейном отношении.

Тем более одиозной всегда выглядела такая фигура, как Калугин. Вряд ли он сам по себе заслуживает упоминания, но многие не знают истинной подоплеки его поступков да и просто всей правды об этом человеке.

Казалось бы, вопрос о Калугине невозможно сделать предметом конъюнктурного подхода, спекуляций. И тем не менее именно в этих целях в 1989 и 1990 годах кое-кто решил его поэксплуатировать. Одни делают это сознательно, другие — по незнанию или под влиянием момента.

Чтобы ясно представить себе этого человека, обратимся к фактам. Правда, о некоторых из них кратко упоминалось и выше. Кое-что прошло уже в средствах массовой информации.

В 1952 году по просьбе своего отца Калугин попадает в одно из учебных заведений органов госбезопасности в Ленинграде. Именно оттуда сам Калугин, там же в звании капитана госбезопасности работал его отец. Учебное заведение КГБ Калугин окончил со знанием английского языка.

В конце 50-х годов он направляется под прикрытием стажера в Колумбийский университет. Вместе с ним в США оказался и будущий член Политбюро ЦК КПСС Яковлев, там они сдружились и с тех пор поддерживают близкие отношения.

После окончания стажировки Калугин был направлен в США в длительную командировку под прикрытием журналиста. Вскоре американские специалисты подставили Калугину «агента» — специалиста по топливу. Поначалу информация показалась ценной: Калугин получил за это «приобретение» орден. Но впоследствии данная «научная» разработка оказалась тупиковой и в результате попытка использовать ее нанесла нашему государству ущерб порядка 80 миллионов рублей.

По службе Калугин продвигался стремительно: в 1974 году возглавил управление внешней контрразведки ПГУ КГБ, а в 40 лет стал генералом.

Но время шло, мнения о его служебной деятельности становились все более отрицательными. Успехов в работе по разоблачению иностранной агентуры под его началом не было, а предательства с нашей стороны имели место. Давали о себе знать такие его отрицательные качества, как большое самомнение, интриганство, протекционизм, выдвижение «своих».

Появились сигналы о настораживающем интересе к нему со стороны американских спецслужб. В 1979 году руководство КГБ СССР приняло решение перевести Калугина из разведки в Ленинградское управление КГБ. К тому времени я уже был начальником разведки, но инициатива перевода Калугина исходила не от меня, а от Андропова.

Должен признать, что я не сразу разобрался в этом человеке. В общении с начальством он всегда работал на собеседника, из кожи вон лез, чтобы понравиться и произвести благоприятное впечатление, мог в глаза высказать лестные слова, особенно тому, от кого зависел по службе, был на сто процентов «идейным» человеком, не давал ни малейшего повода усомниться в своей политической ориентации. Уделял большое внимание заведению влиятельных связей как в Комитете госбезопасности, так и за его пределами.

До сих пор полагаю, что Андропов не раскрыл мне полностью карт, не сказал, что послужило истинной причиной перевода Калугина в Ленинград. Видимо, у него были какие-то материалы, которыми он не счел нужным со мной поделиться: то ли они еще не отличались достоверностью, то ли на этот счет были какие-то другие соображения. Во всяком случае, на мое замечание, не стоит ли повременить, поглубже разобраться в Калугине, Андропов ответил категорическим отказом, сказал, что решение принято и что со временем я тоже приду к выводу о его правильности.

Я понял, что Андропов чего-то недоговаривает. Посоветовался в разведке, прежде всего с теми, кто знал Калугина достаточно хорошо, и был удивлен единодушным отрицательным мнением о нем. Меня убеждали, что дела во внешней контрразведке, которую возглавлял Калугин, после его ухода пойдут лучше. Как выразился один сотрудник: «Калугин любит пускать пыль в глаза».

Это предсказание сбылось, во внешней контрразведке дела действительно пошли лучше: впервые стали разоблачать агентов западных спецслужб из числа сотрудников главка, многие из которых были завербованы еще в бытность Калугина на посту начальника управления.

За время работы Калугина в Ленинграде органы контрразведки неоднократно фиксировали интерес к нему со стороны американцев, отмечались случаи, когда и Калугин, и американские разведчики «попадались» на одном маршруте.