По ту сторону фронта

Вспомнил ли кто-нибудь из присутствующих о том, что в эту ночь у многих и куска хлеба нет, что многие на своей земле, ка к дикие звери, скрываются в лесах, что в Освенциме их жгут живьем, и старых и малых, в специальных печах?

Да. Вина было много, и шампанское сразу бросалось в голову, а прекрасные ликеры, которыми славился Воробинский спиртозавод, отбивали последнюю память. Да. Речей было много и тостов много:

— Нэх жие Польска!

— Польска от можа до можа!

— Виват!

Запевали:

Наконец и сам управляющий поднялся с бокалом в руке:

— Нэх жие Гитлер!

Все — и «фольксдойчи», и националисты — торопливо поднялись, угодливыми улыбками приветствуя тост.

— Виват!

Но кто-то (должно быть, спьяна развязал язык) негромко напомнил управляющему о реальной действительности:

— Не кажется ли вам, что Гитлер скорее угнетает, чем освобождает, польский народ?

— Это не народ! — отрезал хозяин. — Это быдло, скотина, чернь. Чем больше их уничтожить, тем лучше.

И пир продолжался, и оркестр гремел на хорах, и пары с лихим притопываньем пошли по залу в мазурке.

Трудно было честным людям усидеть на этом банкете, где вся лживость, вся продажность крикливых политиканов и сытых бар так наглядно выворачивалась наружу. Кругом — ночь, и не синяя новогодняя ночь, а коричневая кровавая ночь гитлеровского «нового порядка». И среди нее барский дом в Воробине сияет праздничными огнями, гремит развеселыми танцами. Честные поляки возмущались, а П. и его люди не теряли времени. Тут же под гром оркестра, под звон бокалов принято было решение: уничтожить главарей этой, шайки предателей. Решение было выполнено после банкета.

В начале января мы получили вести из Хочина. Отряд, организованный Сидельниковым и Бужинским, вооружался и рос. Первая операция, план которой мы составляли вместе, — налет на Удрицк — выполнена была на второй или на третий день после нашего ухода. Как и предполагалось, Бужинский пришел, к начальнику железнодорожной охраны и играл с ним в шахматы в комнате рядом с казармой. Режим гарнизона был до мелочей изучен: отбой, смена караула; известно даже было, кто из охранников встает часовым у двери. И вот с этим будущим часовым заранее удалось договориться. Как только солдаты угомонились, он пропустил незаметно подкравшихся партизан в казарму, а Бужинский застрелил офицера. Охрана была обезоружена без лишнего шума.

К сожалению, этим не кончилось. Партизаны разошлись по станционным помещениям, разыскивая, нет ли там еще оружия или вообще какого-нибудь имущества, которое может пригодиться отряду. А Сидельников связался по служебному телефону с начальником станции Горынь и с первых же слов заявил ему, что говорит командир партизанского отряда. Он, очевидно, хотел просто припугнуть фашиста и не рассчитывал долго задерживаться на станции — даже часовых не выставил, но фашист оказался хитрее.

— Что за неуместные шутки! Какие партизаны! Вы за это ответите! — хрипело в трубке.

Может быть, горынский начальник и на самом деле не сразу поверил Сидельникову, но, должно быть, сразу же распорядился выслать на всякий случай в Удрицк команду фашистов на автодрезине. А уж потом он нарочно затягивал разговор — бранился, возмущался, недоумевал. А Сидельников разошелся, дразнил фашиста, позабыв о времени и об опасности.

И вдруг в комнату вбежал командир одной из партизанских групп Илья Нагорный:

— Немцы! Надо уходить!

Сидельников бросил трубку. А за окнами — стрельба.

Бой был недолгий. Партизаны скрылись в ночной темноте. Но три активных работника «Пидпильной спилки» заплатили жизнью за неосторожность командира — Николай Зданович, Дмитрий Савко и Андрей Легкий.

Другая схватка Хочинского отряда с фашистами произошла среди бела дня на большой дороге между Бухличами и Удрицком. Немцы, считая себя в безопасности, беспечно шли за подводами, на которых лежали два станковых пулемета. Некоторые даже винтовки положили на подводы. А партизаны, осведомленные своими разведчиками, устроили засаду около самой дороги и с расстояния ста метров обстреляли врага. Одной из первых пуль был убит офицер. Солдаты в панике бросились кто куда, беспорядочно отстреливаясь. Испуганные лошади понесли, а возчики не удерживали их и проскакали до самых Бухличей.

В Бухличах связные «Пидпильной спилки» Дежурко и Карпович услыхали стрельбу. Вышли узнать, в чем дело. Видят: подводы с пулеметами, и на них удрицкие возчики.

— Стой! В чем дело!.. Заворачивай!

И угнали прямо в Хочин к партизанам подводы, на которых было два станковых пулемета, семь винтовок, восемь с половиной тысяч патронов, семьдесят пять гранат и более ста килограммов толу.

Потом хочинцы решили обезоружить так называемых «казаков», стоявших гарнизоном в Белой. Явились в Белую ночью, захватили на почте одного из «казаков», обезоружили и узнали от него, где помещаются остальные. Незаметно подкравшись, открыли огонь через окна. Два изменника были убиты, остальные 127 сдались.

Еще более серьезной операцией было нападение на село Колки. В морозную январскую ночь вошли партизаны в селение. Навстречу им попался патруль. Фашисты не сразу заметили партизан, и старик Бужинский, желая воспользоваться неожиданностью, шепотом приказал пулеметчику открыть огонь, чтобы одной длинной очередью смести врагов. Пулеметчик нажал гашетку, но пулемет молчал.

— Замерз, — прошептал пулеметчик.

Тогда Бужинский скомандовал стрелкам:

— Огонь!

Залпом из винтовок патруль был снят.

Фашисты размещались в школе, и, должно быть, залп партизанских винтовок не потревожил их. Скорее всего они подумали, что это их же патрульные стреляют для храбрости. А партизаны, добравшись до школы, без труда сняли часового, и в окна полетели гранаты. Грянули взрывы один за другим, но ответа со стороны гитлеровцев не было, словно их и нет. Партизаны ворвались в школу: тринадцать мерзавцев оказались убитыми, остальные не посмели оказать сопротивление. Забрав оружие, партизаны ушли.

Росту отряда способствовали бесчинства и зверства оккупантов. В одном из своих донесений Сидельников сообщил о таком случае. Гитлеровцы решили устроить облаву на партизан. На 84 машинах доехали они до Старого села, а дальше — в лес — проникнуть не осмелились. Но, должно быть, хотелось им поразить народ каким-то страшным примером и выместить на ком-то свою бессильную злобу против партизан. Они собрали всех, кого могли поймать в селе — 685 стариков, женщин и детей. Прикладами загнали их в церковь. Привели священника и, связав колючей проволокой с двумя его взрослыми дочерьми, втолкнули туда же. Церковь заперли, обложили соломой и дровами, полили керосином и подожгли. Ни одному человеку не удалось вырваться из пламени.

Пример действительно страшный, но фашисты просчитались: не рабской покорностью, не трусливым смирением ответили украинские крестьяне на это зверство; возмущение и гнев толкнули их на борьбу с захватчиками.

Вырастал, вооружался и боролся новый партизанский отряд, созданный нами около месяца назад. В январе в нем было уже 260 бойцов.

Облава

Само собой разумеется, что возросшая активность партизан на Волыни встревожила захватчиков. Каждый день солтусы, бургомистры и коменданты полиции сообщали начальству все о новых и новых наших налетах, о сожженных складах, уничтоженных машинах, разрушенных мостах, оборванных линиях связи. Каждый день подрывались поезда на дорогах Ковель — Сарны — Коростень, Брест — Ковель, Ковель — Младава, Ковель — Здолбунов, Брест — Пинск — Лунинец. А иногда мы рвали по три или даже по пять эшелонов в сутки. И не только, в лесах, в глухих деревнях, на дорогах — фашисты не могли чувствовать себя спокойно даже в городах. Гранаты летели в окна тех домов, где они спали; мины взрывались в комнатах фашистских учреждений; мины попадали вместе с углем в топки паровозов.