Годы, вырванные из жизни

Тогда больной взял топор, положил левую ладонь на пенек и, крикнув Канашкину «На, смотри, гадина», отрубил напрочь четыре пальца левой кисти. Канашкин невозмутимо подошел, перевязал ему обрубки пальцев и заставил его работать до конца дня. В последующие дни этот «саморуб» ходил с нами в лес и одной рукой собирал сучья.

При амбулатории лагпункта, где орудовал Канашкин, был небольшой стационар на 8 коек. Но здесь обитали здоровые уголовники, платившие лекпому по 50 руб. в месяц. Целыми днями с азартом резались они в карты.

Несколько слов о ворах и «суках». Это две непримиримые группировки в уголовно-воровском мире. Ворами называют себя не только карманники, ширмачи или домушники, совершающие домашние кражи, но и налетчики, бандиты, аферисты, фармазонщики, мокрушники, медвежатники (взломщики несгораемых касс), краснушники (воры, обкрадывающие железнодорожные вагоны) и другие.

Воры ни на какие административные работы в лагере не шли. Они называли себя «законниками» и не разрешали друг другу работать комендантами, нарядчиками, бригадирами, поварами, ларешниками, хлеборезами. Если же кто-либо шел на должность повара или хлебореза, то он обязан был кормить всех воров до отвала, иначе они изгонят его из своей среды или даже убьют. Воры не участвовали в самодеятельности.

«Суками» называют тех воров, которые переходили на сторону администрации лагеря или тюрьмы и занимали административные должности. Борьба между этими двумя группировками шла не на жизнь, а на смерть. Если на лагпункте преобладали воры, то плохо приходилось «сукам». Смерть подстерегала их на каждом шагу. Если же большинство было за «суками», то ворам нездоровилось.

Трудно сказать, какая судьба постигла бы нас на этом штрафном лагпункте с его жесточайшим произволом, если бы неожиданно не изменилась обстановка. К нам из Запада прибыл этап в составе 400 поляков. Сразу же улучшилось питание и медобслуживание. Из среды поляков были назначены врачи, и штрафники растворились в этой массе. Уголовники, и особенно, администрация с вожделение смотрели на польский этап, где было много «бобров» (богатых), возле которых можно было поднажиться.

А поляки были одеты во все хорошее: костюмы, пальто, шляпы, носили красивую обувь.

Разместили их по баракам, довольно плотно на сплошных нарах. Одетые легко, не привыкшие к нашим морозам, они переступали с ноги на ногу, пританцовывая, повторяли: «жимно, пане, бардзо жимно».

Первое время поляков не водили на работу. Они только раз в день, в сопровождении конвоя, ходили в лес, в ста метрах от лагпункта, чтобы принести дров для отопления барака, где они помещались. Между прочим, делали они это до смешного неумело.

Среди польского этапа были разные люди из Западной Белоруссии, Западной Украины, Польши, Закарпатья. Наряду с врачами, инженерами, музыкантами, портными, сапожниками, крестьянами, были спекулянты, коммерсанты, буржуи, офицеры польской армии, а также воры, картежники.

Уголовники, пользуясь своей властью, скупали у поляков костюмы, пальто, обувь или за взятки устраивали их на легкие работы. Но начальство на это внимания не обращало. Вещи с бесконвойными переотправлялись за зону, там реализовывались и деньги пропивались. Вскоре поляков отправили на 8-й лагпункт. С ними вернулся сюда и я. Здесь, в 500 метрах от реки Ижмы, началось строительство нового лагпункта. Из заключенных нашего и 9-го лагпункта выделили строителей: плотников, столяров, слесарей, кузнецов, землекопов. Тут я познакомился с капитаном дальнего плавания Николаем Иосифовичем Лавруненко, прекрасным чутким товарищем, получившим незадолго до своего ареста орден Ленина за доставку сухого дока из Одессы во Владивосток. Лавруненко работал десятником на этом строительстве. Как гуманный, благородный человек, он относился по-человечески к заключенным.

На 8-м лагпункте был организован небольшой стационар на 20 коек, где лежали преимущественно обмороженные поляки.

Я снова был назначен в дезокамеру. Зав. медпунктом был новый человек — Илья Николаевич Тарасов, комсомолец, студент Ленинградского медицинского института, осужденный по ст. 58. По окончании строительства нового лагпункта, большая часть заключенных была направлена на сооружение сажевых заводов в 7 километрах от поселка Крутой. На строительстве этих заводов была сосредоточена большая масса заключенных всех специальностей, до инженеров включительно. Уголовников среди них было очень мало. Представлены были здесь почти все народности Советского Союза. Русские, белорусы, поляки, грузины, армяне, кабардинцы, чеченцы, осетины, дагестанцы, евреи, немцы, узбеки, азербайджанцы, туркмены, таджики, даже бурят и ненец.

Я попал в бригаду кавказцев, бригадир которой был Масманян, армянин из Ливана. Он представлял в исполкоме Коминтерна арабскую и египетскую секции коммунистов, был арестован по подозрению в «шпионаже» и осужден на 15 лет.

Товарищ Масманян взял меня в свою бригаду дневальным. В бригаде было 30 человек. Все молодые, здоровые люди, не старше 40 лет. В обязанности дневального входило поддержание чистоты, тепла, получение талонов на завтрак, хлеба и обеда для всей бригады, а также и разные хозяйственные работы. Вторым ночным дневальным был Борис Канделаки, грузин. Здесь я проработал до 1942 года, после чего снова был возвращен на 8-й лагпункт. Отправили меня работать на завод, изготовлявший чурки для газогенераторных машин. Попал я в бригаду молодого сибиряка Леонида Михайлова из Абакана, бывшего младшего командира. Ко мне он относился, как к земляку. Моим напарником работал бывший председатель райисполкома Козлов. Он умер в лагере. Вдвоем с ним мы ежедневно перебрасывали до 40 кубометров чурки на расстояние 5–6 метров. Надорвавшись на непосильной работе, я был госпитализирован. Время было тяжелое. Количество больных росло с каждым днем. Из-за недоедания появилась элементарная дистрофия, пелагра, гемоколиты, крупозное воспаление легких и самое страшное — это ничем не удержимый пеллагрозный понос, от которого люди умирали. Не было медикаментов, питание плохое. Кормили супом из сушеных, вернее, пересушенных грибов, тушеной капустой из зеленых непромытых листьев и черным хлебом. Сахара не было, Стационар отапливался плохо, хотя дрова были в 100 метрах от лагеря. Чтобы согреть больных, их клали по трое на две койки. Тяжело больные лежали по одному. Люди умирали тихо, без шума, без жалоб.

Утром будили в 7 часов, но некоторые уже не вставали. Ежедневно умирало по 10–12 человек, главным образом, молодежь. Здесь у меня на руках умер майор Черепов. В 1941-42 гг. он попал в окружение к немцам, был в лагере для военнопленных в Смоленске. Оттуда он и еще два офицера бежали через фронт на Родину, но были осуждены каждый по подозрению в «шпионаже». Он с большой силой боролся со смертью, хотел жить, увидеться с семьей. Но смерть взяла свое. Он умер на 31 году жизни. Я описываю подробно смерть Черепова потому, что это особенно несправедливая смерть. Черепов, которого немцы должны были уничтожить как коммуниста и еврея, совершил героический поступок — бежал из лагеря. Но, придя к своим, он был заподозрен в шпионаже в пользу фашистов. Это ли не ирония судьбы, это ли не издевательство над чувствами патриота и героя?

За несколько минут до смерти Черепова я подошел к нему и сказал: «Вам из дому посылка». «Теперь ужа поздно», ответил он и через несколько минут навеки закрыл глаза…

Умер на моих руках и другой молодой человек, 25 лет, студент Львовского университета Полянский. Он прибыл этапом после тюрьмы, исхудавший. Зав. стационаром, желая его немного поддержать, послал дежурить на больничную кухню. Через несколько дней Полянский заболел сильным гемоколитом. Несмотря на все меры, спасти его было нельзя.

Мне приходилось работать и в анатомке. Морг здесь находился за зоной в небольшом амбарчике с двумя окнами. Посредине стоял обитый жестью стол с подголовником, посредине отверстие для стока. Печи не было. Здесь вскрывали трупы. Как-то мне пришлось вскрывать труп бывшего богатыря по фамилии Кочубей. Я его знал, он работал бухгалтером лагпункта. Роста он почти двухметрового, косая сажень в плечах. Дизентерия свалила его за один месяц. При вскрытии сердце и селезенка оказались у него такие, как у 12-летнего мальчика. Это был результат элементарной дистрофии.