Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

Во-первых, взросление мужчины в условиях допетровской Руси происходило очень рано. Сверстники юного царя садились в седло, брали в руки оружие и отправлялись сражаться против турок, татар, поляков, шведов — словом, куда пошлют. Пятнадцать лет — возраст, с которого все дворяне, от нищих «городовых» помещиков до выходцев из высшей знати, начинали служить «на великого государя». К тому времени они порой успевали жениться.

Выходит, пусть новый царь и юн, но в глазах страны он вовсе не выглядит мальчишкой. Да, его опекают родственники. Однако их опеке есть своя граница. Если государь пожелает одного, а они — другого, то он имеет полное право поступить по-своему. И никто из подданных не удивится и не осудит его за это.

Во-вторых, не стоит думать, что Федор Алексеевич проболел всё свое царствование. Это, мягко говоря, преувеличение. Да, время от времени ему становилось плохо. Расхворался он в первые месяцы правления, болел с декабря 1677 года по февраль 1678-го, страдал от тяжелого заболевания в начале 1678 года, мучился зимой 1678/79-го, и новый приступ нездоровья унес его в могилу на рассвете 1682 года. Но в промежутках между ухудшениями здоровья царь, видимо, чувствовал себя нормально. Любил музыку, поэзию, верховую езду и высоко ценил хороших лошадей. Ездил на длительные богомолья. Наконец, принимал иноземных послов, и когда читаешь их отзывы, то вовсе не возникает впечатления, что они общались с какой-то бледной немочью.

Показательны воспоминания иезуита Бернгарда Таннера, оказавшегося в свите князя Михаила Чарторыйского — польского посла ко двору Федора Алексеевича в 1678 году. Он пишет: «На… троне высоко восседал великий князь московский. Величие его, к удивлению присутствовавших, превосходило его возраст (ему было 18 лет); голову князя украшала блиставшая шапка, поверх коей была золотая, богато украшенная дорогими каменьями и другими драгоценностями корона; в руках был княжеский скипетр. Кафтан (tunica), на который от чрезмерного блеска (я стоял близко) нельзя было пристально смотреть, был столь роскошен, что и после, при возвращении на посольское подворье, только и было разговору что о нем. Верхнее одеяние (paludameutum), накинутое как мантия, так блистало алмазами и жемчужинами, что московского царя, красовавшегося в этом убранстве, назвали убранным звездами солнцем (!) По сторонам трона стояли четыре служителя с оружием… и великий маршалок, по имени Долгорукий, через которого князь говорил с послами. Остальную часть палаты наполняли сановники и прочая знать числом свыше пятидесяти. Наряды их, казалось, затмевали один другой… Сам князь обратился к стоявшим у самых ступеней престола послам с такими словами: "Как се брат наш Ян, круль польски, мают, то есть как здоров брат наш Ян, король польский?"» [32].

Итак, «болезненный и слабый» государь Федор Алексеевич сидит на троне под тяжестью роскошного одеяния, усыпанного драгоценными камнями, и ведет беседы на польском языке. Он оставляет впечатление полнейшего великолепия у самых упорных и самых опасных врагов России на протяжении всего XVII века.

Позднее Таннер увидит его еще несколько раз. Например, в день произнесения присяги о соблюдении договорных условий.

Вот соответствующий отрывок из его записок (август 1678 года): «Сначала пришел как бы епископ с несколькими попами, несшими книгу Евангелие. Когда разместились они перед троном, епископ (supremus praefectus) стал говорить формулу присяги, которую царь, наклонив немного голову, повторял и так проговорил всю до конца. С окончанием ее условия сенаторов наконец были утверждены прочно, и предприятие послов кончилось с успехом. Царь велел также передать королю условия договора, и стоявший при нем князь сейчас же, поклонясь перед троном, подошел к послам и вручил им государеву грамоту… запечатанную великой печатью» [33].

Вновь видно: царь свободно разговаривает с послами, легко воспроизводит длинную формулу присягания, руководит своими вельможами… Никакой «болезненности» нет и в помине.

Остается сделать вывод: в биографии царя Федора Алексеевича выдавались длительные промежутки, когда нездоровье отступало. Тогда он мог полноценно осуществлять свои планы.

Что же касается неопытности Федора Алексеевича, не стоит забывать: он получил изрядное по тем временам образование, к тому же отец на протяжении как минимум нескольких месяцев приучал его к государственным делам. Это совсем не тот «несмысленный» юноша, каким вступал на престол его дед, Михаил Федорович. Государь Федор Алексеевич знал и понимал многое.

Допустим, первое время — год, два, от силы три, — ему действительно помогали родственники, а также их влиятельные союзники. Их воля, по всей вероятности, имела преобладающее значение. Новый монарх еще только пробовал свои силы, только входил в роль правителя. Однако не видно причин, по которым государь не мог проявить собственную волю уже тогда. У юного царя имелись возможности настоять на своем — хотя бы по некоторым вопросам. Правда, серьезным ограничителем его деятельности стало отсутствие «команды» — группы «ближних людей», готовых с необходимым рвением проводить его замыслы в жизнь.

Итак, на протяжении первых лет царствования Федора Алексеевича, скорее всего, важнейшие вопросы решались его родней Милославскими и союзными им семействами знати. Но нельзя механически исключить самого государя из большой политики. Вероятно, царь так или иначе влиял на политический курс.

В деле Матвеева, надо полагать, важную роль сыграл сам государь. Не только у рода Милославских с присными имелись причины враждебно относиться к Матвееву, но и лично у монарха. Дело тут не в нескольких часах, проведенных под замком, — пусть это и унизительно. Конфликт уходил корнями в последние годы правления Алексея Михайловича. Уже тогда Матвеев старался оттеснить Милославских на периферию царского двора, уже тогда он сделался их притеснителем. Эта его неблаговидная роль, как видно, получила широкую известность. О ней знали даже заезжие иностранцы. «При жизни прежнего царя Алексея Михайловича царским двором управлял Артемон Сергеевич и [он же] был посольским канцлером. Когда первая супруга царя Мария Ильинична Милославская умерла, оставив после себя двух сыновей и шесть незамужних дочерей, Артемон начал преследовать этих последних и усилил свои преследования еще более после того, как добился того, что царь женился на его родственнице Наталии Кирилловне, дочери смоленского капитана Кирилла Нарышкина» [34] — так напишет один из них. И этим словам нет причин не доверять. Слишком тесно связал себя Артамон Матвеев с Нарышкиными, слишком энергично вел он свою родню к трону, чтобы водить дружбу с прямыми конкурентами.

Ну а Федор Алексеевич уже дорос до того возраста, когда подобные вещи становятся ясны и обидны. Став монархом, он не имел причин щадить человека, ставшего во враждебные отношения и с его родом, и с ним самим. Власть Артамона Сергеевича, ставшая последние годы весьма значительной, осталась без той незыблемой опоры, которую давала монаршая благосклонность. Самостоятельно удержаться у власти он не мог: «служилая аристократия» отворачивалась от него — худородного выскочки. Матвеев, один из крупнейших государственных деятелей предыдущего царствования, оказался и неприятен новому царю, и небезопасен для него.

Что ж, царь распрощался с этим вельможей без сожалений.

Любопытно, что до венчания Федора Алексеевича на царство Милославские не могли уничтожить Матвеева. Они сумели всего-навсего лишить временщика власти над Аптекарским приказом. Тут, допустим, речь шла о жизни и смерти: Аптекарский приказ обеспечивал здоровье государевой семьи и прежде всего самого монарха. Но дипломатическое ведомство оставалось у Матвеева под контролем. Его убрали со всех постов и отправили в ссылку лишь к исходу лета. И, возможно, сделали это не Милославские всем скопом, а царь-отрок: он почувствовал себя венчанным государем и не пожелал оставить Матвеева в опасной близости от себя.