Моя жизнь

У К. была мать, тетка и его двоюродная сестра, молодая хорошенькая девушка. По обыкновению, втюрился. Опять - как бы невинный роман. Но так ли все эти романы невинны, как кажется с первого раза? Мне, например, с ней не пришлось даже поцеловаться. А объясняться с ней я, конечно, не смел, да и не желал. Не знаю, были ли эти увлечения и привязанности взаимны. Но, допустим, что они скрыто взаимны. Разве и из этого не выходит зло? Ну, от жены вы скроете. Она не знает, не ревнует и не страдает. Но неудовлетворенная девушка мучается, родственники озлобляются против вас и ссорятся. Среди супругов возникают тяжелые сцены, ревность и проч.

Все это из приличия или самолюбия скрывается. Поводы к ссорам якобы другие: одни неясные намеки.

Вот почему, положа руку на сердце, я не могу утверждать, что этими своими, как бы наивными и платоническими привязанностями, я не наделал людям горя. Меня немного извиняет моя неудовлетворенность и могучая потребность в особой рыцарской идеальной любви. Я делал, что мог: не мучил жену, не оставлял детей и не доводил дело до явного адюльтера, или распутства.

Кстати о наших детях. Все они учились в средних школах. Все три дочери кончили гимназию. Старшая была на высших курсах. Мальчики учились особенно хорошо, кроме больного от рождения Вани. Он все же прошел бухгалтерские курсы. Один сын умер студентом, другой не вынес столичной нужды, сдал экзамен как я и был учителем высшего начального училища. Теперь осталось только две дочери, которые и живут при мне, в одном доме. Шесть внучат при мне, седьмой в москве при отце, но он тоже все время жил у меня, а сейчас приезжает летом.

Не знаю, может быть я и невинен, но примером служить в брачном отношении не могу.

Если бы я не был глух, знал жизнь и не поглощен высшими целями, то, возможно, исправил бы свою ошибку своевременно и без особого горя для семьи. Но условия жизни не дали мне такого выхода. Однако возможно, что судьба и не ошиблась и что случилось, то было нужно.

В городском саду летом часто была музыка, и я с увлечением не пропускал ни одного концерта. Становился у самого павильона и так только улавливал все нюансы. Музыкальный слух у меня был и я, что не слышал, через некоторое время воспроизводил своим птичьим пением. Но возникали и самостоятельные мотивы, благодаря настроениям. Я помню, что после чтения "Борьбы миров" у меня возник никогда не слышанный мною мотив, соответствующий гибели человечества и полной безнадежности.

Свои занятия электрические я продолжал, присоединив к статическому электричеству - гальваническое. Делал машины всех систем, кончая самой сложной, индуктивной с двумя вращающимися колесами. Главное угощение моим немногим знакомым состояло в электрическом представлении. Уходили довольные, как после хорошего обеда. Теперь-то я сократил свое личное знакомство до нуля и принимал только по делу или ради научной беседы. Обывательской болтовни и времени проведения теперь совершенно не выношу.

В 97 году мне дали уроки математики в казенном реальном училище. Там были недовольны тем, что у меня не вышло ни одной годовой двойки. Кроме того, приехал новый директор и отобрал у меня уроки для себя.

В это время я сильно утомлялся. Из своего училища шел в реальное, оттуда - в третье училище точить свои болванки для моделей. Другому бы ничего, а я со своим слабым здоровьем не вынес - заболел воспалением брюшины. Думал, что помру. Тут я в первый раз узнал, что такое обморок. Во время приступа ужасных болей потерял сознание. Жена испугалась и стала звать на помощь, а я очнулся и, как ни в чем не бывало, спрашиваю, "чего ты орешь"! Тогда она мне все объяснила и я узнал, что пробыл некоторое время в "небытии".

Результаты перитонита сказались не сразу. После него я постоянно чувствовал тяжесть в пищеварительной области, но грыжа появилась позднее, под влиянием еще и физического труда: паховая, примерно в 1906 г., а пупочная еще лет через 20.

В 98 году мне предложили уроки физики в местном женском епархиальном училище. Я согласился, а через год ушел совсем из уездного училища. Уроков сначала было мало, но потом я получил еще уроки математики. Приходилось заниматься почти со взрослыми девушками, а это было гораздо легче, тем более, что девочки раньше зреют, чем мальчишки. Здесь не преследовали за мои хорошие отметки и не требовали двоек. Однажды одной слабой девице, по ошибке, я поставил пять, но не стал ее огорчать и не зачеркивал балл. Спрашиваю урок в другой раз. Отвечает на пять. Заметил, что дурные баллы уменьшают силы учащихся и вредны во всех отношениях. В этом училище мне, калеке, было очень хорошо, так как во время урока был особый надзор.

По близости моей квартиры был Загородный сад. Я часто ходил туда думать или отдыхать - и зимой, и летом. Встретил там знакомого велосипедиста. Он предложил мне поучиться ездить на велосипеде. Попробовал, но безуспешно - все падаю. Тогда я заявил: "Нет, никогда я не выучусь кататься на двухколеске". На другой год (1902 г.) купил старый велосипед и в два дня научился. Было мне 45 лет. Теперь можно отпраздновать 30-летие моей езды на велосипеде. Выучились и все мои дети, даже девушки.

Велосипед был для моего здоровья чрезвычайно полезен: улучшил легкие и развил мускулы ног, в особенности икры. Я стал менее задыхаться при восхождении на гору, но ослабился интерес к конькам и водяному спорту.

Благодаря этой машине я мог каждый день, летом в хорошую погоду ездить за город в лес. Это облегчило и купание. В училище надо было ходить за три версты и это стало нетрудно. По городу же на велосипеде я редко ездил.

Мои средства производства опытов по сопротивлению воздуха были истощены и я обратился к председателю Физ.-Хим. Общества, профессору Петрушевскому. Он очень любезно ответил. Но средства Общества были израсходованы на издание учебника этого профессора. Помогла Академия Наук, выдав около 470 рублей. Огромный отчет об этих опытах с таблицами и чертежами хранится у меня до сих пор. В трудах Академии он не был напечатан отчасти по моему упрямству. Но извлечения из опытов появлялись во многих журналах. Между тем я продолжал педагогическую деятельность в женском училище. Оно было самым гуманным благодаря общественному надзору и очень многочисленным. В каждом классе (в двух отделениях) было около 100 человек. В первых столько же, сколько и в последних. Не было этого ужаса, что я видел в казенном реальном училище: в первом классе 100, а в пятом 4 ученика. Училище как раз подходило к моему количеству, ибо надзор был превосходный. Сам, по глухоте, я не мог следить за порядком. Больше объяснял, чем спрашивал, а спрашивал стоя. Девица становилась рядом со мной у левого уха. Голоса молодые, звонкие, и я добросовестно мог выслушивать и оценивать знание.