Дело, которому служишь

На стол подавала Маша. Ей помогала младшая сестра, Антонина, девушка-подросток с очень серьезным взглядом глубоко сидящих глаз и тонкими чертами лица. Сестры были странно непохожи. Рядом с круглолицей, улыбчивой Машей худенькая молчаливая Тоня казалась человеком из другой семьи. Котлов вначале было принял ее за соседскую девочку, приглашенную на праздничный ужин, и удивился, когда ее представили как сестру Марии Николаевны. Потом он увидел, что Антонина очень похожа на отца, худощавого человека с длинным строгим лицом и тонкими губами. Зато когда к нему подвели юношу лет семнадцати и оказали: "А это наш Шурик", он подумал: "Вот теперь я вижу брата и сестру".

Полбину никого не представляли, из чего Федор заключил, что его товарищ уже бывал в этом доме. Правильность этой догадки сразу же подтвердилась: Полбин и Шурик заговорили как старые знакомые.

Котлову бросилось в глаза и другое: Шурик относился к Ивану с каким-то восторженным вниманием. Он сидел за столом рядом с Полбиным и не сводил с него глаз. Когда Полбин в разговоре с Николаем Григорьевичем осторожно, но твердо дал тому понять, что некоторые его рассуждения на международные темы нуждаются в пересмотре. Шурик обвел всех сидевших за столом блестящими глазами, как бы говоря: "Смотрите, как он нашего батьку к стене прижал!"

В середине ужина вдруг остановились мирно тикавшие на стене часы-ходики. Шурик выскочил из-за стола и взялся за цепочку, на которой висела цилиндрическая медная гиря.

- Сейчас я их запущу, - сказал он и, оглянувшись на Полбина, спросил: Запущу, верно? Или только мотор запускают, а часы заводят?

Мать послала Шурика в погреб за мочеными яблоками. Тотчас же из коридора донеслось:

- А куда убрали стремянку? Тут темно, не вижу...

Деревянная лестница никак не походила на легкую самолетную стремянку из алюминиевых труб. Ясно, что это слово Шурик тоже перенял от Полбина.

"Понаторел парень, - подумал Федор. - Что же это он, при всех свиданиях у них присутствует? Когда Иван успел его авиационным премудростям научить?"

За чаем, когда Шурик опять употребил какое-то авиационное выражение. Котлов спросил:

- Ты, Александр, не собираешься в нашу летную семью? Половину дела ты уже усвоил.

Неожиданно для всех Александр указал на старшую сестру:

- Она собирается.

Маша густо покраснела и опустила глаза. Полина Александровна укоризненно взглянула на сына, словно он выдал тайну, известную также и ей. Антонина молча протянула нахмурившемуся Николаю Григорьевичу кусок хлеба, позабыв положить на него повидло. Только лицо Полбина просияло, и он бросил на Шурика взгляд, говоривший: "А я этого не знал, братец! Хорошо, что ты сказал!"

Все это мгновенно оценил наблюдательный Котлов и сделал для себя вывод: "Иван твердый курс держит".

Неловкое молчание, наступившее за столом, прервала Серафима Александровна, сестра хозяйки дома.

- А что, летать, поди, страшно? - простодушно спросила она, обращаясь к сидевшему напротив Котлову.

Федор указал чайной ложечкой на Полбина:

- Вы у него спросите. Я рядовой летчик, а Ивана Семеновича командиром звена назначили. - Говоря это, он хитро сощурил глаза и подмигнул Полбину: "Выпутывайся, мол, братец. А я тебе вот как помогаю: величаю по-отчеству и командиром своим признал".

Слух о том, что Полбина назначают командиром звена учебных самолетов, действительно был. Исходил он от писаря штаба школы, который, оформляя отпускные документы, сказал Котлову:

- Пусть ваш дружок здоровьем запасается. Придется ему в новую должность заступать. Приказ уже заготовлен, - и похлопал ладонью по клеенчатой папке с тисненой надписью: "К докладу".

Сейчас Полбину было приятно упоминание о предстоящем повышении, приятно было то, что это слышит сидящая рядом Маша, но он постарался сказать как можно небрежнее:

- Федор Порфирьевич шутит. Равные мы с ним. А летать - как кому. Некоторые железной дороги, поезда боятся.

Тут его взгляд упал на этажерку, на которой рядом со стопкой брошюр и ученических тетрадей лежал том стихотворений Некрасова, тот самый, который Мария Николаевна брала с собой когда-то на дежурство. Озорно блеснув глазами, Полбин быстро вышел из-за стола, взял книгу и стал торопливо ее листать.

-Некрасов про летчиков стихи писал? Скажете нет?

- Не мог он писать, - медленно повернув красивую голову, сказала Антонина. - Тогда еще аэропланов (она сначала сказала "эропланов", запнулась и покраснела) не было.

- А вот писал! - Полбин нашел нужную страницу. - Слушайте!

И он под общий смех прочел строфу из поэмы "Мороз, Красный нос":

Голубчик ты наш сизокрылый!

Куда ты от нас улетел?

Пригожеством, ростом и силой

Ты ровни в селе не имел...

- Так это же не про летчика, - протянул Шурик, и в его голосе послышалось сожаление: видимо, ему хотелось, чтобы Полбин и здесь был прав.

- А про железную дорогу он мог писать? - опять полистал книгу Полбин.

- Первая железная дорога построена в России в 1837 году, - вставил Котлов, откидываясь на спинку стула и помешивая чай в стакане.

- Это Маша хорошо декламирует. Дайте ей, - сказала Серафима Александровна. Она говорила "Маша", в то время как все другие в семье называли Марию Николаевну на украинский манер - "Маней".

Полбин с готовностью протянул книгу.

- Я, кажется, так помню, - сказала Маша, выходя из-за стола. Смущенно перебирая краешек своей бирюзовой блузки, она встала у этажерки рядом с Полбиным и стала читать "Железную дорогу". Сначала голос девушки звучал неуверенно, как у школьницы, впервые выступающей перед всем классом, но потом робость исчезла, Маша оставила в покое блузку и, произнося звучные строчки, временами энергично, хотя и не совсем артистически, жестикулировала. Когда она встряхивала головой, прямые пряди ее волос расходились, обнажая маленькие розовые уши.

Полбин слушал напряженно, боясь переступить с ноги на ногу, чтобы не скрипнули новые сапоги. Он сам знал "Железную дорогу" наизусть и потому не столько следил за чтением, сколько за движением губ Маши, за меняющимся выражением ее глаз, всего молодого, озаренного воодушевлением лица.

...столбики, рельсы, мосты...

Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?

От Полбина не укрылась мягкая, ласковая интонация, с которой было произнесено имя "Ванечка". Он понял, что Маша выделила это имя нарочно, для него, и взглянул на нее с удивлением и нежностью. Его все сильнее влекло к этой девушке, в которой манеры серьезного взрослого человека так не уживались с необычайно милым и юным обликом. Она и стихи читала серьезно и даже как-то строго: ее маленькие брови сошлись у переносицы, слова она выговаривала очень старательно, и если походила на ученицу, то уж, конечно, на первую в классе. Между тем Полбин знал, что на службе, в "инфизмете", с Машей советуются старшие, ее уважают. И это тоже было приятно Полбину.

Он дольше всех хлопал в ладоши, потом занял свое место за столом. Книгу он забыл подмышкой. Маша бережно взяла ее и положила на полку.

Котлов, наблюдавший за ними, отметил про себя, что Иван мог бы обойтись без этой услуги.

Когда, поиграв в лото и еще раз, на прощанье, выпив чаю, они возвращались домой, Федор сказал Полбину:

- А ты что же не остался с Маней поговорить? По-моему, она тебе глазами сигналила...

- Мне надо было не с ней разговаривать, - не сразу ответил Полбин. - Я хотел сегодня предложение сделать.

- Какое предложение?

Смысл этого старомодного слова не сразу дошел до Федора. Но потом он вспомнил Николая Григорьевича, его строгое сухое лицо с тонкими губами и седеющими, аккуратно подстриженными висками, вспомнил чинно расставленные в комнатах фикусы, ужин, говоривший о запасливости семьи, которая живет по правилам провинциальной порядочности, и добавил:

- Это родителям предложение, что ли?

- Ну да.

- И почему же не сказал?

- Вижу, отец не согласится. Маша рассказывала, что он за ее матерью два с половиной года ухаживал, пока предложение сделал.